Медиум
Шрифт:
Георгий задумчиво запустил пальцы себе в бороду. Он всегда делал так, когда был чем-то озадачен. А так как с возрастом он не утерял эту мальчишескую и очень важную для ученого способность удивляться и радоваться открытиям, то и – борода его в отличии от волос на голове все время курчавилась.
– Значит, древняя легенда имеет под собой реальную основу, – сказал он. – Я имею в виду убийство Лангдармы. Танец Черной Шапки… Тогда я знаю, как звали того монаха.
– Да. В тексте упоминается его имя. Чонг-по. Но самое главное даже не это. Мне кажется, что это ошибка.
– Ты
– Нет, – отмахнулся Колесников. – Ксилограмма подлинная, в этом нет сомнений. Я имею в виду другое. Я почти уверен: этот монах – не убийца. Кто-то •его, говоря по-современному, подставил.
Мостовая была покрыта старым булыжником и сначала полого, затем все круче скатывалась к реке, к старому деревянному причалу, которым, конечно, сто лет как никто не пользовался.
Алёнка сама не заметила, как попала на эту улицу. Вернее, в эту часть города. Шла-шла, не разбирая асфальтовой дороги, мимо стандартных серо-панельных девятиэтажек, и вдруг асфальт с бетоном кончился.
Дома здесь в большинстве были двухэтажные: нижний – каменный, верхний – деревянный, с резными наличниками на окнах, похожими на огромные, навсегда застывшие снежинки, и двускатными коричневыми крышами. Там, на крышах, разогретых солнцем, нежились кошки, свесив вниз передние лапы, и, сощурившись, наблюдали за прохожими. В одном окне с геранью Алёнка заметила толстую неряшливую тетку и фыркнула. Тетка её по-деревенски откровенно разглядывала. Алёнка показала язык и рассмеялась, вспомнив, что на ней – мини-юбка и бежевая маечка с иностранной надписью и большим вырезом. В центре, в «цивилизации» (мамино выражение) такой наряд выглядел бы естественно, а тут… Не столица. Эх, сесть бы сейчас на скорый, рвануть бы туда, в толчею, шум, гам. Забыть, хоть ненадолго, о семейных скандалах (так и видится: мама с раскрасневшимся в истерике, злым лицом, отец пытается что-то робко возразить, но его ставят на место одним движением бровей), о самодовольном тренере-гимнасте Диме. «Что я в нем нашла, дура? Физиономия слащавая, усики как у Гитлера над безвольным подбородком…»
«– А где ты живешь?
– Тут, неподалеку. Две остановки.
– Ты меня никогда к себе не приглашал, А я жуть какая любопытная. Все придумываю себе твою квартиру. Наверно, этакая романтическая берлога. Медвежья шкура на полу, кубки в шкафах… Да? А ружье у тебя на стене висит?
– Не выдумывай. Зачем мне ружье?
– Так ты меня приглашаешь?
Он виновато вздохнул.
– Извини, Ленок, сегодня никак. Вовку надо забрать из садика.
Сердце скакнуло. «Вот ведь, – подумала, – какой он! Сына один воспитывает. Заботится, ночей не спит. Дома, конечно, кавардак, поэтому и не приглашает, стесняется. Значит, так. Перво-наперво сделаю уборку, сварю борш (путь к сердцу мужчины…). Вот блин, как же его варят-то, борщ этот? Ну ладно, пожарю картошку, тоже сойдет».
– А твоя жена, мама Вовки, она что… Умерла? Прости, пожалуйста.
– Типун тебе, – удивился Дмитрий. – Жива-здорова, слава Богу.
– Значит, ушла от вас? Ну, раз ты в садик, а не она…
– Валя сегодня в парикмахерской. Очередь заняла и позвонила мне, что не успевает.
Тренькнуло девичье сердце и разбилось.
– А она… Знает про нас?
– Ничего не знает, – резко сказал Дима. – И, я надеюсь, ты болтать не будешь.
– Ты не говорил, что женат.
– Так что холост, тоже не говорил. Мы с тобой вообще этой темы не касались».
Она помотала головой, словно отгоняя назойливую муху. Вот еще, переживать из-за всякого. В мужчине главное – не мышцы. И уж точно не умение сносно вертеться на перекладине… А что главное – она и сама не знала. Деньги? Коттедж, иномарка? Не хочется так думать (пусть обзывают старорежимной дурой). Дело… Это может быть. Настоящее дело, не перепродажа шоколадок и «памперсов», а такое, чтобы захватывало целиком, без остатка. Как у папы. С одним дополнением: чтобы это приносило доход – и дом, и счет в банке, и иномарка…
Она ощутила на себе взгляд неожиданно, будто шла по льду и вдруг с треском провалилась в полынью. Одному было лет двадцать пять – бритый качок с золотозубой ухмылкой и наколкой на левом запястье. Косит под уголовника. Второй был чуть помоложе и похлипче, но видно, что Хозяин. Несмотря на жару, одет в модный малиновый пиджак, черные замшевые брюки, белую рубашку с воротником-стоечкой. Лицо чуть вытянуто книзу, словно морковка, глаза прячутся за традиционными черными очками в золотой оправе.
Он сидел в роскошном сером «мерее», свесив ноги на тротуар. Распахнутая дверца услужливо загораживала Алёнке дорогу. .
– В такой глуши, – лениво проговорил Хозяйчик (так она его окрестила), – и такое прелестное создание. Ну и куда мы без мамки?
Алёнка попыталась обойти машину, но наткнулась на улыбающегося качка.
– Вам чего? – глупо спросила она.
– Да ничего. Ехали мимо, увидели девочку, решили малость покатать. Ну и ещё кое-что. Как, не против?
– Против. Я домой иду.
«Боже! – пронеслось в голове, – как глупо. Наверно, она выглядит полной идиоткой – в греческих босоножках, майке с надписью, короткой юбочке (папка именует её широким ремнем). Закричать? Алёнка оглянулась. Улица была пустая, только в самом её конце ковылял какой-то хлипкий мужичок в клетчатой рубашке. Даже тетка в окне исчезла и шторку за собой задвинула, чтобы ни щелочки: не дай Бог попадешь в свидетели…
– Ну, дом может и подождать, – улыбнулся тот, в «мерее». – А вот я уже истосковался. Ты сколько в час берешь?
– Я не проститутка.
– Да что ты? – удивился он. – А выглядишь точно профессионалкой. .
– Отвяжитесь.
– Еще и грубит. Миша, как она на твой вкус?
– Худа больно. На диете, что ли?
– А по мне – в самый раз. Давай-ка её в машину.
Тут тебе и иномарка, запоздало подумала она, и кофе и какао с чаем. Голова сразу сделалась пустой и звонкой, как колокол, ноги предательски обмякли. Сил хватило, только чтобы отскочить, когда качок протянул руку. Вроде бы она отскочила далеко, но рука с наколкой вдруг волшебным образом вытянулась и схватила за плечо.