Медиум
Шрифт:
– Ты физкультурник?
– Я служил в плоскостопых войсках, – не моргнул глазом Фельдман, – Идеально ровные поверхности для меня не помеха. Как и могила для горбатого. На штрассе масса запаркованных машин, у половины тонированные стекла, и такое ощущение, что из каждой за тобой следит снайпер.
– С ума сошел! – ужаснулся Вадим.
– Нет, у меня была уверенность, что стрелять сегодня не будут. Страшновато, но надо же иногда щекотать нервы, – Фельдман замолчал, уставясь на хмурого Хольгера, который разложил по столу салфетки, свысока посмотрел на недостойных русских и с чувством выполненного долга удалился.
– Гутен морген, – пробормотал Павел, – Так вот, из нашего кошмарного дела торчат уже не только уши, но и лапы, хвосты и прочие части тела. Осталось выяснить, чьи.
– Умеешь говоришь загадками…
– Я
– Горбатому могила – точно не помеха, – проворчал Вадим.
– Да, я кот. Хожу налево и сказки при этом говорю. А завидовать, собственно, нечему. Утреннего секса не состоялось. Симпатичную особу бальзаковского возраста по имени Матильда сменил на посту некто Роберт Карлович Вагнер – выходец из бывшего СССР, и мы любезно пообщались. Не вникая в перипетии дела, я сказал, что господина Басардина третирует мафия за старые грехи, а мы, являясь представителями крупной правоохранительной структуры, всеми силами ей противостоим. Герр Вагнер до 87-го года работал районным прокурором в Омске, а до этого несколько лет возглавлял следственный отдел, тоскует по работе, много времени проводит, сидя на лужайке, и обладает прекрасной зрительной памятью. На этом, собственно, и зиждется упомянутое чудо. Он помнит, как 15 мая к соседу напротив приезжал тип, которого мы знаем под именем господина Мозера. Юриста бюджетной внешности. Герр Вагнер запомнил этот случай, поскольку не так уж часто в последнее время видит у соседа посетителей. А обзор через дорогу…
– Он знает этого типа? – встрепенулся Вадим.
– Нет, что ты, – отмахнулся Павел, – Это было бы слишком просто. Машина – черная Audi-4 с затемненными стеклами, встала напротив ворот, исторгла невзрачного господина с элегантным чемоданчиком, он беспрепятственно прошел на участок и скрылся в доме. Отсутствовал не меньше часа. Потом вернулся, сел в машину и уехал.
– Потрясающе, – пробормотал Вадим, – Мы почти раскрыли это дело.
– Не спеши язвить. Мы по-прежнему топчемся на пороге открытия. За рулем был не Мозер. Водитель терпеливо ждал. Так уж вышло, что именно на глазах у Вагнера водитель опустил стекло и выбросил окурок. Проявилось лицо. А вот этого гаврика милейший господин Вагнер знал… – Фельдман задумался.
– Ты о чем-то думаешь? – раздраженно спросил Вадим.
– Вспомнил фрау Вагнер, – вздохнул Фельдман, – Стоит фемина перед глазами… Ах, какая фемина… Решено, стану другом семьи. Главное, чтобы муж об этом не узнал. О чем мы говорили?
– Ты не помнишь? – разозлился Вадим.
– Прости, гормоны бушуют в отсутствие законной половины, – Фельдман покосился на двух бледных призраков, чинно спускающихся по лестнице – Полину Юрьевну Мещерскую (или все-таки Басардину?) и Клару Леопольдовну. В данном напрвлении буйство гормонов, по-видимому, не распространялось, – Нашего типа зовут Шлаузе. Герман Шлаузе. Отбывал срок в Лютау за махинации с банковскими бумагами. Поселился после отбытия в Магдебурге, завязал со старым, работал наборщиком в типографии, станочником на обувной фабрике, окончил курсы младшего менеджерского звена, но никуда после этого не устроился, существует, якобы, на пособие по безработице, которое не хилое… Любезный герр Вагнер не всегда был пенсионером из СССР. Восемь лет до пенсии проработал в полиции, подрос до заместителя начальника криминального отдела, откуда и был с почетом выпровожен на заслуженный отдых. Нашел себе женушку на пятнадцать лет моложе – тоже из русских немцев, живут душа в душу… – широкая, как блин, физиономия Фельдмана обретала мечтательное выражение, – Стоп, – взял он себя в руки, – Я уже позвонил Гюнтеру, он попробует без шума и копоти найти Шлаузе. А нам предстоит уговорить Басардина переселиться в безопасное место.
– Хватит трепаться, – опомнился Вадим, – Призраки уже здесь. Кажется, нас хотят пригласить к столу.
Но утренний эпизод скоро вытеснили другие события. Басардин еще не проснулся.
– Пустяки, дело житейское, – печально улыбалась Полина Юрьевна, отрезая ломтики от добротно прожаренной яичницы, – Анатолий Павлович временами бывает вреден, несносен и абсолютно недисциплинирован. Он скоро спустится.
Тень дворецкого Хольгера застыла над головами вкушающих, гремела шваброй в дальнем закутке Клара Леопольдовна. Неуютно становилось на душе. И глазунья с бараньими косточками и тушеной капустой (довольно плотно для завтрака) была ужасно недосоленной. Пришлось налегать на апельсиновый сок, поданный к столу в достатке. Фельдман выказывал признаки нетерпения, косил на китайский фарфор, английское серебро, французский фаянс XVIII века, рисовал пальцами какие-то кабаллические узоры.
– Может, расскажете, господа, что нового в России? – дрябло вопрошала Полина Юрьевна. В свете дня ее морщинистое лицо сделалось еще бледнее, очертились темные круги под глазами.
– О, Полина Юрьевна, в России все меняется с каждым месяцем, – как-то отрывисто бормотал Фельдман, – Во всяком случае, телевизор нам пытается это внушить. Вам не кажется, что стоит пригласить Анатолия Павловича к столу?
– Анатолия Павловича к столу уже пригласили, – как-то резко отозвалась хозяйка, – Не правда ли, Хольгер?
Дрогнула тень дворецкого.
– Совершенно верно, фрау Полина. Полчаса назад я разбудил Анатолия Павловича, он поставил меня в известность, что немедленно встанет.
– Двадцать минут назад, перед тем как я спустилась к столу, Анатолий Павлович сообщил мне то же самое, – тихо проговорила хозяйка.
– А несколько минут назад дверь в вашу спальню, Полина Юрьевна, была уже открыта, – высунулась из подсобки Клара Леопольдовна, – Я думала, что Анатолий Павлович спустился…
– Черт… – треснул вилкой по столу Фельдман, и все вздрогнули, – Извините, Полина Юрьевна, – перехватил он инициативу, – Мы здесь не за тем, чтобы выказывать хорошие манеры, входить в доверие и ублажать вашу ностальгию. Если в доме творится черт знает что… – он не договорил, катапультировался из-за стола, зашагал к лестнице. Вадим помчался за ним. Допивать апельсиновый сок пришлось на бегу…
Они влетели в коридор. Дверь в хозяйскую спальню была закрыта. Либо примерещилось Кларе Леопольдовне, либо…
– Какого черта… – ворчал Фельдман, переходя на олимпийский бег.
Кто-то из домашних вскричал за спиной, когда они ворвались в спальню. Встали, дыша, как загнанные стайеры.
– Господи, да что вы возомнили… – хрипела Полина Юрьевна, расталкивая их локтями.
В спальне никого не было. Продавленная постель со скомканным одеялом и сплющенной подушкой, в изголовье мятый журнал со взбудораженным, диковатым дирижером на обложке, вставная челюсть в многогранном стакане… Они растерянно озирались. Виновато глянули на смертельно побледневшую Полину Юрьевну, у которой подкосились ноги. Она добрела до кровати, села, укоризненно посмотрела на Вадима – как будто это он замутил. Остановился, не переходя порог, нахмуренный Хольгер, всунула бородавчатый нос Клара Леопольдовна.
– С Анатолием Павловичем все в порядке? – пискнула она.
– А были основания сомневаться? – прошепелявил старческий голос.
Басардин, живой, немного опухший, с обмякшей челюстью, в мятых бриджах и обвисшей майке стоял на пороге ванной комнаты, испуганно поводил глазами.
– Боже правый, – перекрестилась Полина Юрьевна, – Ты испытываешь наше терпение, Анатолий. Молодые люди невесть что подумали, ты доведешь нас до инфаркта…
– Что вы делали в ванной, Анатолий Павлович? – сглотнув, осведомился Фельдман. Вопрос идиотский, – машинально отметил Вадим.
– Зубы чистил… – прошепелявил Басардин.
– Вот эти? – Павел выстрелил указующим перстом в бокал с одинокой челюстью.
– Эти, – улыбнулся композитор, – Произошел вопиющий случай, господа. Впервые за много лет, встав с кровати, я забыл оснастить свой рот зубами. Начал чистить, как-то не пошло…
Хрюкнула Клара Леопольдовна. «Вашу мать, господа хорошие…» – прошептала Полина Юрьевна. «А чистят ли вставные челюсти?» – подумал Вадим.
Солнце за окном одолело полуденную отметку, впрочем, в кабинете маститого композитора за шторами оно почти не ощущалось. Павел с Фельдманом устроились на диване, разглядывали обстановку: стеллажи, заваленные книгами и старомодными виниловыми пластинками, фотографии, на которых Басардин был запечатлен с незнакомыми, но, безусловно, уважаемыми людьми, снимки многолетней давности, в полной мере позволяющие оценить былую привлекательность супруги и жизнелюбие крепыша-композитора. Басардин заседал за массивным дубовым столом, делал пометки в здоровенном талмуде и временами прикладывался к ребристой фляжке в кожаном «обмундировании».