Медиум
Шрифт:
Шершавый кол забили в горло. Вадим начал подниматься.
– Сожалею, но мы вынуждены задержать вас, а также вашего…
Фельдман ловко выпрыгнул из-за стола – вместе со стулом. Толчок, и стул полетел навстречу блюстителю порядка, вознамерившемуся захлопнуть на нем наручники. Полицейский запнулся, треснулся об опрокинутый стул. Идущий к Вадиму сменил направление, Вадим машинально выставил ногу…
Это был театр абсурда. С воплем:
– Прошу прощения, Полина Юрьевна… – Фельдман схватил со стола нож, в следующее мгновение в его объятиях оказалась хозяйка дома, которая тоже ничего не поняла и не сопротивлялась. Пыталась что-то ойкнуть, но лезвие ножа коснулось судорожно дрожащего горлышка.
– Всем стоять! – грозно рыкнул Фельдман.
Полиция впала в летаргию. Нахмурился инспектор Шмуллер, у лейтенанта Мольтке сделалась такая физиономия, словно он проглотил ежа. Полина Юрьевна слабо дернула ручонками, покорно вздохнула.
– Стоим, глазки строим? – гаркнул Фельдман, поворачиваясь к Вадиму, – Соображалку отключил? Живо на лестницу!
Мозги действительно не хотели включаться. Страх продирал до косточек. Уже маячила перед глазами тюремная решетка, пожизненный срок в немецкой тюрьме, свирепый конвой, допросы в гестапо… Он пятился по лестнице, цепляясь пятками за ступени, страшно боялся показать противнику спину. Безответственный демарш Фельдмана просто потрясал. Но Фельдман не испытывал моральных неудобств. Он что-то бормотал на ухо Полине Юрьевне, держал ее, в общем-то, деликатно, хотя и твердо, сжимал нож. Женщина покорно висела у него на руках. Холл отдалялся, таял в сумрачной дымке. Таяли люди. Клара Леопольдовна, потерявшая от страха способность передвигаться, бледный Хольгер, Александр, привставший над столом с маслянисто блестящими глазами, физиономия перекосилась в кривой ухмылке – все происходящее, похоже, доставляло ему громадное удовольствие. Таяла полиция – самонадеянный Шмуллер, охваченный столбовой болезнью, младшие чины… Мольтке выбрался из ступора, потянулся под пиджак, блеснула рукоятка.
– Не двигаться! – возопил Фельдман, – Я ее зарежу! – он повернул голову, глаза его пылали. Он зашипел, – Вадим, живо дуй в нашу комнату, хватай вещи, документы, жди в коридоре. Помни, ты должен показать хороший результат…
Вадим помчался в комнату. Ветер свистел в ушах, картинка прыгала перед глазами. Сумки они практически не распаковывали, он сдернул со стула трико (то ли свое, то ли приятеля), затолкал в объемистый баул, бегло осмотрел комнату – ничего не оставили? Когда он выбежал в коридор, возмездие еще не свершилось. Фельдман с хозяйкой неторопливо смещались по коридору – практически в ногу. Женщина тяжело дышала. Не выдержит, – мелькнула мысль, – Помрет неестественной смертью… Он машинально обернулся. Пустой коридор. Приятелю не откажешь в умении оперативно мыслить: другой лестницы нет, обойти невозможно, коридор выходит на балюстраду, с которой отсутствует спуск на первый этаж. Плохо в плане пожарной безопасности, но в трудный час – сущая панацея. А дальше?
– Утомленный ты наш, – пробормотал Фельдман, подтаскивая старуху, – Мысли трудные выдались? Да не стой, как истукан, – разозлился он, – Входи, не стесняйся, – он показал подбородком на дверь хозяйской спальни.
Там же западня, – мелькнула мысль. Но времени не было. Полиция наводнила коридор. В авангарде крался вооруженный Мольтке. Как на верную смерть – глаза и рот широко распахнуты, палец дрожал на спусковом крючке. За Мольтке – остальное войско, явно не испытывающее желания проявлять чудеса героизма. Он распахнул дверь, запнулся о порожек, влетел в спальню, повалился, не сохранив равновесия, на сумку приятеля.
– Сумка безопасности, – пошутил Павел, переваливая старуху через порог. Отпустил ее, захлопнул дверь, провернул задвижку, критически оценил запор.
– А ну-ка, помоги, лентяй… – полиция уже топала по коридору, тряслась дверь, когда они повалили платяной шкаф, перегородив проем…
– Вы же нас простите, Полина Юрьевна? – вкрадчиво осведомился Павел, – Недоразумение с нашим поведением благополучно разрешится, а вас уже не станут волновать такие пустяки, как ссадины на шкафах, оторванные крючки…
– Минуточку, – похолодел Вадим, – Что-то я не понял.
– Есть такой коктейль, – нервно хохотнул Павел, – Так и называется: «Не понял». Берется пустой стакан… Всё.
– Да подожди, – отмахнулся Вадим, – Мысль о причастности Полины Юрьевны к преступлению, конечно, оригинальна, но, по-моему, отдает чем-то бредовым, нет?
– Нет, – возразил Фельдман, – Здравая, а, главное, своевременная мысль. Полина Юрьевна собственной недрогнувшей рукой растворила в «Pierre» барбитуровую кислоту, похищенную из комнаты Клары Леопольдовны, и отнесла мужу в соседнюю спальню, дала выпить из нужного стакана. Не стучите, мы заняты! – рявкнул Павел, когда долбежка в дверь стала просто неприличной. Полиция успокоилась. Стала совещаться за закрытой дверью.
– Мы скоро выйдем! – успокоил Фельдман, – Не торопитесь! А то не успеете, – добавил потише.
Оба дружно повернулись, с любопытством воззрились на старуху. Полина Юрьевна медленно приходила в себя. Она сползла с кровати, куда ее бросил Фельдман, добрела до кресла, села на краешек, сложив руки на колени. Мутные глаза наполнились слезами. Слезы потекли по впалым щекам, заструились на руки.
– Вы в порядке, Полина Юрьевна? – участливо спросил Фельдман, – Сожалею, что пришлось применить силу, но вы нас понимаете. Вы слишком рьяно нас подставляли, окажись мы в тюрьме, вряд ли смогли бы что-то доказать.
– Как вы догадались? – прошептала женщина.
– Так вы не отрекаетесь от содеянного? Отлично. Вы не преступница… Вернее, не были ей до вчерашнего дня. Вы умная, но вам трудно спланировать злодейство, сохранить самообладание. Опять же эта клятая бутылка с минералкой. Доставь ее Хольгер или Клара Леопольдовна, они непременно воспользовались бы подносом – так уж устроены. Но никакого подноса на месте преступления не оказалось. Уносить пустой поднос преступнику не было смысла. Но давайте плясать от печки, как говорится.
– Господин Фельдман, откройте дверь! – заорал из коридора Мольтке, – Не усугубляйте свою вину! Если с фрау что-нибудь случится, вы только осложните свою участь!..
– Айн момент! – рявкнул Фельдман, – Не случится ничего с вашей фрау! Надо же, – усмехнулся он, – Какие богатые познания в русском языке: усугублять вину, осложнять участь. Сильна этническая преступность в этом бюргерском уголке… Итак, от печки, Полина Юрьевна. Понимаю, вам непросто, светлое прошлое уже не вернуть, психологическая яма, слезы по колено… Вы готовы все рассказать?
– Да… но мне сложно, – прошептала женщина.
– Хорошо, тогда дополните меня, когда настанет нужда. Ваш муж выполнил все условия, предъявленные его таинственными недоброжелателями. Его существование стало нецелесообразным. Вам позвонили, но беседовать было неудобно, вы сказали, что перезвоните.
– Да, – прошептала женщина, – Это всего лишь несколько цифр… Не думаю, что этот номер вам что-то даст. Но слушайте… – она забормотала цифры, как магическое заклинание.
– Диспетчер, – усмехнулся Фельдман, – Пустышка, согласен. Не будем загромождать свою память дополнительной цифирью. Вы перезвонили – глубокой ночью. Ваш звонок с закрытой галереи слышал мой товарищ. Это был не Хольгер, это были вы. Потом вас потянуло на слезы и курение табака, в этот момент он вас застал. Проникнуть в дом злоумышленникам трудно: охрана поставлена грамотно. Ваш муж из дома не выходит. Вас проинформировали, что смерть Анатолия Павловича – вопрос решенный. Предложили привести приговор в исполнение. Вариантов нет. Что вам предложили взамен? Вашу жизнь? Жизнь внука, становящегося наследником утраченных иллюзий? Маловато, Полина Юрьевна…