Медленно, как империи, и даже медлительней их
Шрифт:
В долгой ночи слушала и Хаито Томико. Она лежала и слышала кровь в своих артериях и темных венах, дыхание спящих, дуновение ветра, приближающиеся грезы, безбрежную статику разрастающихся звезд, как будто окружающий мир медленно умирал, бежал из кромешного одиночества своей комнаты. Один Эсквана спал. Порлок лежал в смирительной рубашке, бессвязно бормоча на своем непонятном родном языке. Олеро и Дженнит Чонг с мрачными лицами играли в карты, Посвет Ту была в отсеке терапии, погруженная в лечебную ванну. Аснанифойл рисовал Мандалу, Тройную Схему Первооснов *. Маннон и Харфекс сидели вместе с Осденом.
Она
Никто еще не произнес ни слова.
– Как мог страх оказаться и здесь тоже?
– спросила она, и ее голос прозвучал безжизненно и фальшиво в пугающей тишине.
– Не только деревья, но и трава тоже...
* Буддийская схема строения мира.
– Но мы ведь в двенадцати тысячах километрах от того места, где мы были этим утром, мы оставили его на другой стороне планеты.
– Это все единое целое, - сказал Осден.
– Одно большое зеленое мышление. Сколько времени требуется мысли, чтобы пролететь от одного полушария твоего мозга до другого?
– Это не думает. Это - не мыслящее, - произнес Харфекс безжизненно.
– Это лишь сеть процессов. Ветви, эпифиты, наросты, корни с узловатыми соединениями между отдельными образцами, они все должны обладать способностью передавать электрохимические импульсы. Таким образом, собственно говоря, не существует отдельных растений. Даже пыльца - это звено цепи, без сомнения, сорт переносимой ветром чувствительности через моря, связывающие континенты. Но это невозможно. Вся эта биосфера планеты должна быть одна сеть коммуникаций, чувствительная, иррациональная, бессмертная, изолированная...
– Изолированная, - сказал Осден.
– Вот оно! Это страх. Дело не в том, что мы способны передвигаться или разрушать. Дело в том, что мы есть. Мы - другие. Здесь никогда не было других.
– Ты прав, - сказал Маннон почти шепотом.
– Это не имеет себе равных. Не имеет врагов. Никаких контактов ни с кем, а только с собой. Один, одинок, навсегда.
– Тогда в чем же функция такого разума в выживании видов?
– Может быть, подобной функции нет, - ответил Осден. Почему ты начинаешь углубляться в телеологию, Харфекс? Разве ты не хайнит? Разве мера сложности не является мерой извечной шутки?
Харфекс не отреагировал. Вид у него был безжизненным.
– Мы должны покинуть эту планету.
– Теперь вы знаете, почему я всегда хотел уйти, убежать от вас, - сказал Осден с оттенком патологической доброты. Это неприятно - чужой страх, не так ли? Если бы это еще была разумность животных. Я могу подстроиться к животным. Я уживаюсь с крабами и тигром; более высокий интеллект дает человеку преимущество. Меня нужно было использовать в зоопарке, а не в человеческом коллективе. Если бы я мог настроиться на проклятую картофелину! Если бы это не было столь неопределенно... Я по-прежнему принимаю больше, чем страх, знаете ли. И до того как это запаниковало, это обладало... в нем была безмятежность. Я не мог тогда осознавать этого, я не представлял себе, как оно велико. Испытывать одновременно постоянный день и постоянную ночь. Все ветры и затишье вместе. Зимние и в то же время летние звезды. Иметь корни и иметь врагов. Быть совершенным. Вы понимаете? Никаких вторжений. Никого другого. Быть всем!
"Он никогда так прежде не говорил", - подумала Томико. Ты беззащитен против этого, Осден, - сказала она.
– Твоя личность уже изменилась. Ты уязвим для этого. Может, мы не все сойдем с ума, но ты уж точно, если мы не улетим.
Он колебался, затем поднял глаза на Томико, впервые он встретился с ее глазами: долгий, спокойный взгляд, чистый как вода.
– Что мой здоровый рассудок сделал для меня?
– сказал он усмехаясь.
– Но у тебя есть преимущество, Хаито. У тебя там что-то есть.
– Мы должны убраться отсюда, - пробормотал Харфекс.
– Если я пойму это, - Осден посмотрел задумчиво, - могу я передать ему сообщение?
– Под твоим "пойму", - произнес Маннон отрывистым нервным голосом, - я думаю, ты имеешь в виду прекращение ретрансляции эмпатической информации, которую ты получаешь от растительного организма: прекращение отражения страха и его поглощение. Это тоже сразу убьет тебя или снова приведет к полному психологическому истощению, аутизму.
– Почему?
– спросил Осден.
– То, что посылается этим, отражение, а мое спасение - именно в отражении. Это не обладает разумом, а я - человек.
– Не тот масштаб. Что может единственный человеческий мозг против чего-то столь обширного?
– Единственный человеческий мозг может постигнуть систему в масштабе звезд и галактик, - сказала Томико, - и толковать ее как Любовь.
Маннон по очереди глядел на всех; Харфекс молчал.
– Это бы легче сделать в лесу, - сказал Осден.
– Кто из вас доставит меня туда?
– Когда?
– Сейчас. Прежде, чем вы все сломаетесь или взбеситесь.
– Я, - сказала Томико.
– Никто из нас не полетит, - сказал Харфекс.
– Я не могу, - сказал Маннон.
– Я... Я слишком напуган. Я разобью машину.
– Возьми с собой Эсквану. Если я смогу справиться с заданием, он послужит в качестве медиума.
– Вы принимаете план сенсора, координатор?
– спросил Харфекс официально.
– Да.
– Я не одобряю. И тем не менее я полечу с вами.
– Я думаю, мы вынуждены, Харфекс, - сказала Томико, глядя на лицо Осдена. Ужасная белая маска исчезла, оно было полно страстного желания, как лицо любовника.
Олеро и Дженни Чонг играли в карты, чтобы не думать о своих часто посещаемых из-за возрастающей сонливости кроватях, своем возрастающем страхе, привилегированные, как испуганные дети.
– Эта штука, она в лесу, из-за нее вы... станете...
– Бояться темноты?
– Осден презрительно усмехнулся.
– Но поглядите на Эсквану, Порлока и даже Аснанифойла.
– Это может не причинить вам вреда. Это импульс, проходящий через синапсы, ветер, проходящий сквозь ветви. Это только сон.
Они забрались в геликоптер, Эсквана все еще спал, тихо свернувшись калачиком в заднем отсеке, Томико за штурвалом и Харфекс молчали, вглядываясь в темнеющую впереди среди светло-серого пространства освещенной светом звезд равнины линию леса.