Медленный солнечный ветер
Шрифт:
Сколько прошло времени с тех пор, как поезд отбыл с перрона Белграда, Димитрия не знала. Часами уже никто не пользовался, а биологические часы того и гляди норовили обмануть. Хотя, с другой стороны, час, два или три — кому какая разница?
И только когда на голом небе высветился бледнолицый полумесяц, в вагоне постепенно возрастало оживление. Короткие писки, всхлипы — непродолжительные стычки быстро заканчивались — побежденному только и оставалось, что зализывать раны и не нарываться на большее. Это было
Дарко тайком протянул Димитрии знакомое печенье. Незаметным было оставаться трудно, практически невозможно: у всех до единого беженцев было идеальное обоняние.
— Думаешь, мы доберемся живыми? — шепотом поинтересовалась Димитрия, когда принимала от солдата пищу, но сарказм, который она так тщательно пыталась скрыть, все равно прорвался в ее вопрос.
— Надеюсь, — искренне ответил Дарко. Если говорить начистоту, это было все, что он мог ей сказать.
Димитрия попыталась заснуть. Она знала, что Дарко был рядом и поэтому ей ничего — почти ничего — не угрожало. И все же это было равносильно тому, чтобы чувствовать себя в безопасности в логове ядовитых кобр. По крайней мере, доносящееся со всех сторон утробное шипение уж точно походило на змеиное.
И вдруг спертый ночной воздух прорвал истошный вопль. Так воют волчицы рядом со своими умирающими волчатами. Крики доносились из соседнего вагона, и многие, рискуя оставить свое место без присмотра, потянулись туда, чтобы посмотреть, что происходит, а заодно и чему-нибудь поживиться.
Дарко и Димитрия обменялись вопросительными взглядами, и мужчина, сдавленно кивнув, дал ей понять, что скоро вернется. Это было что-то вроде "надо, Димитрия", но она не хотела его отпускать.
В опустевшем вагоне Димитрии оставалось только уповать на чудо, чтобы открыть глаза и не увидеть напротив себя горящие от голода желтые глаза с болезненно расширенными зрачками.
Димитрия представляла, что ее сестра сейчас рядом. Ее маленький ангел-хранитель. Ее вечная личная Весна — любимое время года Димитрии.
И пока девушка пыталась взять себя в руки, Дарко отправился вместе со всеми узнать, в чем дело.
В соседнем вагоне было не просто людно — там практически яблоку было негде упасть (от яблока, надо сказать, сейчас бы не отказался никто). Только посередине образовалось свободное пространство, что-то вроде ринга, на котором друг напротив друга стояли мужчина и женщина. Оба изогнулись, приготовившись к очередному прыжку.
Теперь Дарко понял, почему женщина кричала: противник укусил ее за ухо так, что из него теперь хлестал фонтан крови. Может, откусил ухо насовсем, трудно было сказать. Кровь была повсюду: на полу, брызги — на потолке.
Женщина — наверное, даже девушка, но Дарко не мог точно определить, — была почти голая, в одной набедренной повязке. Бледная фарфоровая кожа казалась синей, короткая стрижка светлых волос и по-настоящему уродливое лицо. Беженка отчаянно скалилась на соперника, который был намного крупнее нее и которого она еще не сумела ранить. Перепрыгивая с места на место, словно в диком танце, мужчина и женщина не решались нанести друг другу удар и только сверлили друг друга полными ненависти взглядами.
— И что они не поделили? — Дарко сам не заметил, как произнес это вслух.
Ему повезло: в толпе оказался кто-то, кто понимал по-сербски.
— Она спала, — прошипела какая-то беззубая беженка рядом с ним, укачивая на руках груду вонючего тряпья, — а он дотронулся до нее. Дотронулся, — повторила она загадочным шепотом, как будто это слово имело какой-то мистический смысл. — Прикоснулся.
Дарко вновь поднял голову на дерущихся. Их лица высвечивала единственная горящая в вагоне одинокая ультрафиолетовая лампочка. Это раньше ультрафиолет оставлял ожоги — теперь суперпрочной коже суперлюдей ничего не грозило, она у них была прочнее, чем у слона.
Он давно не находился среди людей как в привычном так и в новом понимании. Команда корабля, на котором он служил, не очень-то импонировала мужчине, все еще спустя столько лет несущему траур по своей невесте. Ему казалось, что они никогда не смогут понять его.
Но поведение беженцев не поддавалось никакой логике. Этот матриархат, принцип "убей, но выживи сам", — вряд ли Дарко понимал все это. На Земле была уже другая жизнь, которая, может быть, даже Димитрии была гораздо ближе, чем ему.
Дарко не узнал в борющейся девушке Хранимиру, да и как он мог узнать ее, когда знал только по рассказам своей напарницы? Для него это была простая беженка, а не монашка, которая спасла Димитрию, рискуя собственной шкурой. Ради чего она это делала, знала только сама Хранимира.
"Господь защитит нас".
И, как ни странно, она верила в это всем сердцем, всей своей черной душой. Может, понятие Бога как такового уже давно исказилось в ее сознании, но ее вера всегда была нерушима. Ее вера была вечна, и она умрет вместе с Хранимирой. Вера и была любовью всей ее жизни, хотя Огнек столько лет пытался внушить ей обратное.
У них была своя история. Без счастливого конца. Их история закончилась, так и не начавшись. Со временем любовь сменилась гневом, и, хотя Огнек в этом никогда не признается даже сам себе, всего, чего теперь он желал, это смерти Хранимиры. Он думал, что имеет право на ее жизнь, потому что когда-то давно спас ее из церкви, которую сам лично поджег. Он вынес ее на руках — нагую, обожженную. Но даже потеряв сознание, девушка не выпустила из рук маленькую молитвенную книжку в кожаном переплете.