Медленный яд
Шрифт:
— Скоро спуститься, на ночь не разрешили остаться.
Когда мама спускается вниз, я ее не узнаю. Под глазами размазанная от слез тушь, засохшая черными подтеками. Она сутулится, пожимая мне по-мужски руку и кивая головой, на большее ее не хватает. Грузно приземляется возле мужа, вытягивая ноги и массируя колени двумя руками.
— Как она?
— Сегодняшняя ночь все покажет. Стабильно тяжелое состояние. Когда сюда приехали, в себя приходила еще, бормотала сквозь сон.
— Что говорила? — спрашиваю, и хмурюсь, когда отец с мамой переглядываются,
— Что-то странное, про Илью Поддубного.
Чувствую, как холодок бежит вдоль позвоночника, зарываясь в затылок. Неужели теперь его имя всегда будет там, где есть неприятности?
Глава 30. Александра
Неделя тянется бесконечно долго.
Кажется, будто в палате Лизы остановилось время. Монитор над головой, писк датчиков, «прищепки» на пальцах и жуткий запах. Смесь лекарств, хлорки и чего-то еще, тошнотворно-противного, и когда я нахожусь в интенсивной терапии, стараюсь дышать через рот.
Нам не дают оставаться с ней долго — процедуры, посещение врачей, мало места в палате, где лежит еще одна девушка.
Я прихожу к сестре дважды, и в это время мама позволяет себе расслабиться и отдохнуть дома.
На третий день Лиза приходит в себя, и единственная ее просьба — чтобы я не приходила к ней в палату. Слова сестры не вызывают удивления, скорее, горькое разочарование. Мы становимся ближе с родителями, но не с ней.
— Она лекарства выпила и алкоголь, — вздыхает мама, когда мы сидим в кафетерии на первом этаже больницы. Паршивый кофе, жареный пирожок, от которого все пальцы в масле, с холодным пюре внутри — я не могу здесь есть, только надкусываю и откладываю в сторону. В помещении душно, на потолке люстра с вентилятором гоняет воздух по помещению, не принося облегчения. Хорошо, что хоть мух нет.— Говорит, что забыла про таблетки, разволновалась и не удержалась.
— Что значит «разволновалась»? Что-то произошло?
— Я так думаю. Но она не говорит…
— А про Поддубного? — промокаю аккуратно пальцы салфеткой, подношу к носу и морщусь: пахнут маслом.
— Когда я про него вопрос задала, она испугалась. Не нравится мне это…
Мне тоже.
На работе я не появляюсь, взяв неделю за свой счет. Федоров с легкостью отпускает меня, не задавая лишних вопросов, а я понимаю, что в этой фирме особо никому и не нужна.
Что полезного я делаю для компании мужа? Они справлялись без меня раньше, справляются и сейчас.
Но главное, все это время мы не видимся с Ильей, и меня это полностью устраивает. Я могу врать себе, говоря, что не испытываю к нему ничего, кроме ненависти, но это не так.
Есть, есть между нами влечение, но все это — реакция тела, а мозг диктует совсем другое. Держаться подальше от Поддубного, например.
Я отвожу маму домой, попутно заезжая в магазин. Холодильник пустой, и на одном чае долго не продержишься.
Набираю полную тележку продуктов, ощущая усталость. Ноги не идут, и о том, что готовить дома, не идет речи. Накладываю полуфабрикатов — продержусь
Рассчитываясь на кассе, роняя под ноги мелочь из кошелька.
— Черт, — наклоняюсь, чтобы собрать монетки, и не сразу обращаю внимание на темные кроссовки, остановившиеся рядом со мной. Поджимаю губы, не глядя наверх, — последние монетки прямо возле незнакомца, но черт с ним, не лазить же мне у него под ногами.
Внезапно, он опускается, чтобы помочь мне. Зеленые глаза смотрят на меня, а не на пол, пальцы ловко подхватывают серебристые монеты, протягивая мне их в горстке.
— Влади.
Щеки вспыхивают.
Только его не хватало.
— Поддубный.
Отворачиваюсь, забирая сдачу. Илья берет пакет из моих рук и первым идет на выход. Словно так и должно быть, словно это — естественное положение вещей.
— Что ты творишь? — шиплю, догоняя его.
А мне что делать? Не вырывать же продукты у него на радость всем присутствующим.
— Надо поговорить. Где машина?
— Направо, — отвечаю зло, скрещивая руки на груди. Кажется, что все на нас смотрят, все узнают Поддубного в лицо, и я опускаю низко голову, избегая чужого внимания.
Доходим до моего автомобиля, щелкаю сигнализацией, открываю багажник и замираю.
Не сдвинусь с этого места, пока он не скажет, что ему от меня нужно. Но Поддубный не торопится продолжить разговор. Легко закидывает покупки в багажник, трет порядком отросшую щетину пятерней и подходит ближе. Словно и сам не знает, с чего начать. Неужели такое бывает с самоуверенным Ильей? Наконец, выдает:
— Что с Лизой?
— А что с ней? — тут же отвечаю я. Неужели Федоров проговорился? Старый козел, я же просила его молчать.
Смотрит глаза в глаза, поджимая губы. На нем сегодня белая тонкая футболка, обтягивающая подтянутую фигуру, спортивные штаны. Оглядываю его и отворачиваюсь. Пусть хоть голый стоит, мне пофиг.
— Я виделся с ней воскресенье.
Его фраза сразу вызывает сотни вопросов, но я держусь, не задаю их. Мне страшно знать правду, и сердце начинает ускоряться, будто предчувствуя нечто неизбежное.
Молчи, Поддубный, уходи прочь, пока не поздно. Ты же все испортишь сейчас, неужели не понимаешь?
Не понимает.
— Это она присылала тебе те сообщения.
Закрываю глаза, пытаясь устоять на ногах, но не могу. Отступаю назад, опираясь об автомобиль, нащупывая дверцу рукой. Еще можно уехать, прямо сейчас, и пусть он останется тут со своей правдой. Просто дернуть дверцу, и заткнув уши, сделать вид, что ничего не было. Стереть сообщения, закрыть тему.
— Она любила твоего мужа, Влади. Давно, я еще подростком был. Я их видел вместе, давно.
И что мне делать дальше с этой информацией? Я вспоминаю Лизу, всю в трубках, и в ушах ритмично пищит звук приборов в палате реанимации. Ее маленькое, бледное лицо, серого цвета, с мешками под глазами. Безжизненная рука, к безымянному пальцу которой подключен аппарат.