Медленный яд
Шрифт:
Я слушаю ее, ощущая внутри горечь. Отставляю вилку в сторону, промокая губы салфеткой.
— А сейчас смотрю на тебя и не пойму, когда ты такой дурочкой стала? Что с тобой происходит? Не хочешь рассказать?
Смотрю на нее исподлобья. Как объяснить в трех словах целую жизнь? Сложно, нереально просто, но я хочу попробовать.
Решаюсь ровно минуту, а потом начинаю.
Про смерть Кирилла, про машину Ильи, про измены мужа, про сообщения Лизы, про Оксану… Получается долго, но с каждым словом тугая пружина, что сжималась долгое
Сейчас я делю свою тяжелую ношу с подругой, и от этого — легче. Мне, но не ей. Она уходит в коридор, возвращается с сумкой, достает оттуда сигареты.
— Можно тут? Или лучше на балкон?
— Давай здесь, — открываю окна нараспашку.
Видеть Катьку с сигаретами непривычно, она бросала на моей памяти несколько раз, в последний — еще в институте. А сейчас прикуривает, прикрывая ладонью пламя зажигалки, выдыхает через нос. Я жду, что она скажет, нервно теребя пальцы.
— Сашка, какая же ты дура, — выпуская дым, говорит подруга.
В глазах щиплет, я моргаю и молчу.
— Илья нормальный. Я же вижу — мы уже сколько недель с ним бок о бок. И Лизка дура твоя, таблеток наглоталась со страха вместо того, чтобы тебе признаться. Как ты могла проглядеть, что она Кирилла любила?
— Да они почти не виделись, не бывали рядом.
— Думаешь, от него забеременела она?
— А от кого еще? — шепчу, ощущая как по лицу горохом катятся слезы. Катькины глаза тоже блестят.
— В любом случае, его уже нет. А ты продолжаешь жизнь портить живым людям. Себе. Поддубному. И не смотри на меня так, оцени все со стороны, он ради тебя поперся все выяснять, а ты в ответ что? На нем неделю лица не было.
Опускаю голову вниз, добавить к ее словам нечего. По-дурацки все так выходит.
— Катька, — зову ее, — я ведь всегда любила Кирилла. Всегда, с тех пор как в голову вбила, что он мне нравится.
Она понимает все, подходит ближе и обнимает. Я утыкаюсь лицом в ее грудь, ощущая приятный сладковатый аромат женских духов, а Мещерякова обнимает меня.
— А теперь тебе нравится Илья?
Киваю головой, не в силах выдавить ни звука.
То, от чего я бегу, ломая все вокруг. Чувство, которого не должно было быть, из-за которого я ощущая себя предателем по отношению к Кириллу, и с которым очень тяжело бороться.
Как бы я не запрещала себе думать о Поддубном, мысли о нем упорно лезут в голову. Я не могу забыть наш поцелуй, на который слишком бурно реагирует тело, и всеми силами стараюсь оттолкнуть его, выбирая самый дурацкий способ.
— Тебе не кажется, что это нечестно: делать кому-то больно только потому, что больно тебе?
Я снова киваю, шмыгая носом.
— Сашка, прекращай. Ты ведешь себя как эгоистичный ребенок. Хватит себя жалеть.
Глава 32. Илья
— Вкусно?
Алина сидит напротив, подперев подбородок рукой, и с довольным видом смотрит, как я ем.
В
За последние недели она практически поселилась в моем доме, меняя привычный спортзал и встречи с подружками на то, чтобы навести уют в квартире и встретить меня свежеприготовленным ужином.
— Вкусно. Молодец, хорошо получилось.
Сегодня она впервые варит борщ, о чем говорит раз пять.
Чем больше она окружает меня своей заботой, тем меньше я хочу возвращаться домой. Алины теперь слишком много, а ее намерения — прозрачны и ясны. Вот только идут в разрез с моими собственными.
Именно поэтому в моей жизни становится все больше тренировок. Каждый вечер, с работы сразу в зал.
Руслан, мой тренер, хмыкает каждый раз:
— Тебя из дома выгнали, что ли?
«Еще много лет назад», — думаю про себя.
В зале все легко и просто: есть ты, есть твой спарринг-партнер, есть цель: победить, не сдаться и не упасть. И ты выкладываешься ради нее, стараюсь удержаться. Боль почти не чувствуется в такие моменты, тело напряжено, всегда готовое к удару, а сознание ясное и чистое.
Без лишних мыслей, без образа, от которого хочется избавиться.
Но Влади против воли живет во мне, съедая медленно изнутри.
Несмотря на то, что я больше не вижусь с ней. Несмотря на то, что в последний раз мы общались во время той уродской ссоры, когда я пытался схватить и успокоить ее.
Пока не понял, что все, блядь, бесполезно, я для нее — убийца, и никто более.
Влади больше не ходит на работу.
Я удаляю ее номер из мобильного.
Жаль, что не получается также — из памяти. Одиннадцать цифр так надежно отпечатаны в памяти, что я помню их лучше, чем собственный телефон.
Только тренировки избавляют от ее запаха, от поцелуя. От нанесенной обиды, от разочарования, от желания приехать к ней, схватить за шею и…
— Поддубный, не спи!
Пропускаю удар. Вместо ее губ на моих — кровь, и это отрезвляет, возвращает снова на землю.
Влади становится для меня медленным ядом, и я не знаю, сколько протяну, пока не сдохну от поселившегося внутри чувства. От желания обладать— точно такого же, как в шесть лет, как в тринадцать, в пятнадцать. Нет, еще более сильного, отдающегося нечеловеческим жаром в паху.
Алина — еще один способ избавиться от наваждения, когда темной ночью в нашей комнате, без света, я трахаю ее, представляю другую женщину.
Только ради этого я позволяю девушке жить у меня, потихоньку перетаскивать свои вещи в мою ванную и в гардероб. Пытающуюся заполнить мою жизнь собой, но одного у у нее не получается — я никогда не смогу впустить Алину в свою душу.
Она намекает на свадьбу, периодически демонстрируя белые платья и счастливые, улыбающиеся пары в пинтересте.
Я притворяюсь, что не замечаю.