Медленный яд
Шрифт:
Густые ресницы, скулы, которые стали выделяться сильнее обычного, искусанные почти до крови губы, которые мне хочется целовать — нестерпимо сильно, жестко.
Словно чувствуя, она сама подставляет их, чуть приоткрывая рот.
Целоваться с ней так мучительно, словно перед расставанием — хотя это так и есть.
Сам не замечаю, как оставляю на шее девушки засос, увлекаясь. Когда впервые дорываешься до того, что жда столько лет, тяжело заставить себя остановиться. Ее кожа солоноватая и пахнет духами, ставшими
Спускаюсь еще ниже, до тех пор, пока не касаюсь языком клитора. Сашка всхлипывает в ответ на мои движения, пытается соединить ноги, но я не даю ей, удерживая за лодыжки. Ощущаю вкус девушки — настоящий, терпкий, возбуждающий. Именно такой, как я себе представлял.
Она кончает быстро, и пока не успевает сдвинуться, я поднимаюсь, одним резким толчком снова оказываясь внутри девушки. На лице бессмысленное выражение, взгляд из-под ресниц полупьяный.
Я лечу в пропасть, и утягиваю ее за собой.
Оргазм, сотрясающий, сильный, накатывает с самого низа, подкашивает колени, дезориентирует. Несколько мгновений я не чувствую ничего, кроме затихающей пульсации во всем теле, а потом - влажное прикосновение, когда Влади проводит языком по моей татуировке, располосованной ее ногтями. Мне хочется уложить ее в кровать, прижать к себе тесно и не отпускать. Жажда обладать Сашкой не становится меньше после секса, только возрастает. Теперь, попробовав ее, я хочу дальше, еще больше, владеть ее до конца, не отпускать.
Но она смотрит на меня как на чужого, отодвигаясь, и все внутри падает.
— Влади, — зову ее привычно, не решаясь двинуться дальше. Если она оттолкнет, что я буду делать?
Признаюсь, что воспользовался ее беспомощностью, не сумев совладать с собой?
Она вообще соображает сейчас хоть что-нибудь, может, это просто действие таблеток и лекарств? И я веду себя как херов маньяк?
Блядство, ну скажи мне хоть что-нибудь, Влади!
Вместо ответа отворачивается, и я отступаю.
Я. Блядь. Отступаю.
Несу ей какую-то хуйню про то, что мне пора.
— Иди, — Сашка кивает равнодушно, подбирая кофту, и кутается в нее, а у самой по бедрам моя сперма течет. Это зрелище взрывается в башке, и я понимаю, что легко не будет.
Бегу, как пиздюк, оставляя ее одну, завожу тачку, и прыгаю на морозе, пока она согреется, не отводя взгляда от окон Влади. Я выучил их расположение наизусть, точно от того, есть ли в них свет или нет, зависит моя собственная жизнь.
Нет, блядь, так не пойдет. Открываю карту, ищу поблизости круглосуточную аптеку, скупаю все, что предлагает девчонка в белом халате, не обращая внимание на ее зазывную улыбку.
Мне похер до всех баб на свете, я помешан на зеленоглазой ведьме. Вспоминая, как отчаянно она отдавалась мне, без капли стеснения, словно так и положено, я мчу обратно со стоящим членом, то и дело поправляя его через карман.
Меня не было
Уже знакомо давлю на звонок, но она не открывает.
Все внутри обмирает.
А вдруг она что-то с собой сделает? Еще свеж в памяти ебанутый поступок ее сестры, в котором меня обвинили, и не в силах сдержаться, я бухаю кулаком по двери, говоря громко:
— Влади, открой. Иначе снесу ее к херам.
Наконец, слышу, как срабатывает замок. Она не распахивает дверь дальше, обижена, похоже моим поступком. Я тоже хорош.
Трахнул и сбежал, не удосужившись ремень застегнуть до конца.
Блядь.
— Тебе же пора было.
— Холодно, дай войти.
Протягиваю ей пакет, в который она даже не заглядывает, и повторяю то, что делал несколькими часами ранее, только уже по-человечески.
Раздеваюсь, снимая пальто, мою руки, прохожу в комнату. Влади уже лежит, накрывшись одеялом, отвернувшись к окну.
— Чего пришел?
— Поступил как мудак.
— Ну, значит, один-один.
— Сашка, — зову тоскливо, сам не зная, что делать.
— Чего тебе надо, Илья?
Она не оборачивается, разговаривая со мной, и голос кажется отвратительно-равнодушным. Но нет, на меня она смотрела совсем не такими глазами, и я не позволю ей провалиться во все это обратно. Стягиваю футболку, штаны, залезаю в постель рядом и поворачиваю ее к себе. Влади не сопротивляется, но и не помогает. Прижимаю к себе:
— Там таблетки, сироп какой-то я принес. Если хочешь, могу принести.
— Ничего не хочу. Спать только.
— Тогда спи.
— Будешь уходить, дверь за собой захлопни.
— Я не уйду, — говорю ей серьезно и слышу, как замирает на мгновение ее дыхание. Сашка как мышь, лежит, не шевелится в моих объятиях, а я пялюсь в потолок, не видя ее лица. Закрываю глаза, повторяя, — я не уйду.
Я понимаю, что легко нам не будет. Но мне похер, теперь уже я не собираюсь отступать.
Весь следующий день я веду себя, как пьяный.
Хожу по работе, и все вокруг — чужое, незнакомое, даже привычные вещи кажутся новыми. Не могу говорить с людьми, становлюсь внезапно косноязычным.
Ночью проснулся в три часа, пытаясь понять, где я, пялясь в незнакомый потолок.
Рядом лежит Сашка, и мне самому не верится, что она — настоящая. Горячая, свернувшаяся калачиком, живая. Дышит мне в бок, опаляя кожу. Надо, наверное, лекарство какое-то выпить? Хер его знает, все мои болезни заканчиваются двумя сутками беспробудного сна, а потом все нормально. Я не принимаю таблетки и ни хера не разбираюсь во всех этих фейерверксах, только помню из детства что-то про «аспирин упса».