Медноголовый
Шрифт:
— У всех заряжено? Целься в лошадей!
Мика Дженкинс, 1835–1864. Генерал Лонгстрит отзывался о нём, как о «лучшем офицере, какого я когда-либо видел». В конце сражения при Севен-Пайнс (или, по северной терминологии, «при Фэйр-Оукс») получил ранение в колено.
Кое-кто из кавалеристов понял, что сейчас случится, и натянул поводья. Одна из лошадей, поворачивая слишком быстро, поскользнулась и тяжело рухнула набок. Другая, поставленная на дыбы, осела на круп, а всадник вывалился из седла через заднюю луку. Но большая часть янки с улюлюканьем рвалась вперёд, отдавшись восторгу конной атаки. Три десятка всадников мчались на врага с саблями наголо и револьверами. Бородатый сержант опустил пику, на которой был укреплён треугольный эскадронный вымпел, будто копьё, намереваясь вонзить её наконечник в самое сердце капитана южнокаролинцев.
А капитан, хладнокровно выждав, пока двое странных беглецов окажутся в безопасности, скомандовал: «Пли!» Пятьдесят винтовок грохнули разом.
Ржали от боли кони, кубарем катясь по скользкому дёрну. Пика сержанта воткнулась в кочку, древко осталось торчать, дрожа, а сержант, кашляя кровью, корчился на траве. Дюжина лошадей билась в судорогах, другая дюжина металась без всадника в хаосе и дыму. Несколько уцелевших кавалеристов, сохранивших лошадей, выпалили наугад в наплывающее облако дыма и пустились наутёк. Подполковник Торн лежал, придавленный трупом жеребца. Нога его была сломана, а прекрасная мечта об атаке в конном строю ради единства отчизны обернулась кровяной вонью и воплями боли.
Капитан вернул роту в общий строй, и они продолжили наступление.
К двум спасённым подскакал полковник Дженкинс:
— Вы кто такие, чёрт вас дери?
— Капитан Старбак… Легион Фальконера… Виргиния… — задыхаясь, выдавил из себя Натаниэль.
— Лассан. Поковник французской армии. Прибыл полюбоваться доброй дракой. — представился Лассан.
— Вы попали, куда надо, полковник. Что там, впереди нас?
— Я, вообще-то, нейтрален. Положение наблюдателя запрещает мне информировать вас о дислокации частей противной стороны, но мой спутник, если бы восстановил дыхание, сообщил бы, что впереди вас дожидаются два полка пехоты янки. Один — на поляне за следующей рощицей, а второй — метрах в четырёхстах дальше. Ещё дальше перекрёстка — их главный редут.
— Тогда нам лучше не терять темп, — заключил Дженкинс и повернулся к Старбаку, — Из плена дали дёру?
— В каком-то смысле, да.
— Значит, добро пожаловать домой, капитан!
Он отдыхал в сторону и рявкнул:
— Вперёд, ребята! Поддадим янки! Пусть катятся туда, откуда пришли! Вперёд!
Старбак оглянулся на место, где свинец южной пехоты остудил яростный натиск кавалерии янки. Взвод серомундирных застрельщиков добивал раненых лошадей. Выстрелы звучали глухо и плоско. Выжившие кавалеристы из дальней рощи, давясь бессильной злостью, смотрели, как карманы и седельные сумки их павших сослуживцев обшаривают южане. Двое серомундирников выволокли из-под лошади подполковника Торна, отобрали у него саблю с пистолетом, прошлись по карманам и пошли дальше, оставив его проклинать, на чём свет стоит, всю их родню до седьмого колена. В роще собрались не все пережившие залп конники. Натаниэль видел группу всадников, во весь опор скачущую из леска прочь от наступающей бригады южан. Среди конников Натаниэль опознал Джеймса, и чувство вины пронзило остро, как пуля.
— В чём дело? — спросил Лассан, увидев, как помрачнел Старбак.
— Мой брат.
— А. Ну, вы сыграли в игру. — резко сказал француз, — Вы выиграли, он проиграл, но вы оба живы-здоровы. Тысячам другим парней повезло сегодня гораздо меньше.
— Я не хотел ему повредить.
— Чем же вы ему повредили? Самое страшное наказание, которому его могут подвергнуть — с треском уволить из армии. Он вернётся к адвокатской практике и остаток жизни будет жаловаться приятелям на никудышного братца, втайне отчаянно вами гордясь и завидуя. Вы дерзнули сделать то, что в глубине души хочется сделать ему самому. Людям вроде него обязательно нужен брат вроде вас, иначе их жизнь пуста и бессобытийна. Моя мама не уставала повторять, что орлы — не гуси, парЯт по одиночке. — Лассан озорно подмигнул Натаниэлю, — Так что бросьте терзаться и лучше подыщите себе оружие. Здесь, как-никак, битва.
И Старбак послушался. Он вернулся под тот флаг, который выбрал сам ради битв, в которых следовало драться; ради виселицы, которой следовало избежать и ради друга, которого следовало предать. Натаниэль подобрал винтовку убитого, взял патроны и поискал глазами цель.
Подкрепления федералам, в конце концов, начали переправляться с северного берега вздутой после грозы реки. Наскоро отремонтированный мост под весом одного из полевых орудий развалился, лишь каким-то чудом никто не пострадал и даже пушку удалось, до крови исхлестав несчастных лошадей, выволочь из воды на берег.
МакКлеллан находился в постели, ничего не соображая от хинина, мёда и бренди. Его доктор, впрочем, уверял, что генералу известно о начавшейся битве, но принять командование он сейчас не в состоянии. Возможно, завтра «юный Наполеон» соберёт в кулак свою железную волю и поведёт полки к победе, однако до того исторического, вне всякого сомнения, момента войскам придётся обходиться без его гения. Штабисты вышли от МакКлеллана на цыпочках, боясь потревожить покой великого человека.
К концу дня генералу Джонстону, пребывающему в Олд-Тэверн, удалось всё же выяснить, что доносящаяся канонада и пальба — не артиллерийская дуэль на реке, а сражение, начавшееся и продолжающееся без ведома командующего южным войском. Добравшийся до Олд-Тэверн Лонгстрит с гордостью сообщил, что передовые части его дивизии уже подошли с юга к железной дороге.
— Правда, бригада Мики Дженкинса потерялась, — сконфуженно признался Лонгстрит, — Но остальные бдительны, как девицы!
Последнее слово Лонгстрит сжевал, и не расслышавший Джонстон переспросил:
— Как кто? Как виргинцы?
— Как девицы, Джонстон. Девицы! Бдительно смотрят, как бы их не прихватили за бока! — Лонгстрит загоготал и ткнул грязным ногтем в карту, — Считаю, нам надо атаковать здесь, к северу от рельсов.
Джонстон, вчера собственноручно подписавший приказ Лонгстриту атаковать именно там, куда упирался неровный ноготь генерала (с той лишь разницей, что наступать предполагалось утром, а не к вечеру), молча взирал на подчинённого, силясь понять, как вышло, что его тщательно разработанный блестящий план пошёл прахом. Завтра, поклялся себе Джонстон, виновный в этом безобразии будет найден и получит по заслугам. Но для начала требовалось победить, а потому Джонстон проглотил готовые слететь с языка колкости и отдал официальным тоном приказ частям Лонгстрита наступать севернее железной дороги.
Путь дивизии пролегал мимо Олд-Тэверн, и Джонстон, желающий точно знать, что делается на поле боя, двинулся с ними, устало размышляя, почему в этой армии вечно всё через пень-колоду. Что под Манассасом, где командование на правом фланге строило воздушные замки будущей победы, понятия не имея, что на левом вовсю идёт сражение. Что здесь, где, наоборот, сам Джонстон находился на левом, а драка разгорелась на правом. Тем не менее, если янки не сумеют подтянуть из-за Чикахомини подкрепления, им обеспечен разгром похлеще, чем под Манассасом.
Президент Дэвис прибыл в Олд-Тэверн, чтобы выяснить, что Джонстон уехал восточнее. Заместитель, Густавус Смит, честно сказал, что никакой информацией о событиях дня он не располагает, но выразил уверенность в том, что, насколько понимает, всё идет великолепно (хотя, опять же, откровенно признал, что его понимание ситуации не простирается достаточно далеко). Генерал Ли, смущённый той прямотой, с которой его собрат-офицер расписался в некомпетентности, заёрзал в седле. Хозяин постоялого двора вынес президенту бокал подслащённого лимонада, и Дэвис выпил его, не сходя с лошади. В отдалении над землёй болтались два воздушных шара северян. Дэвис раздражённо бросил, ни к кому конкретно не обращаясь: