Медные люди
Шрифт:
Вскоре яблоку стало совсем легко. Оно насвистывало песенки и подмигивало звездам. «Ты паршиво выглядишь», — сочувствовали соседи. «Зато вы — на загляденье, — парировало оно. — Какая пожива для свиней!»
А через месяц гусеница ушла. Ушла к другому яблоку, потому что в этом не осталось меда. Яблоко гудело на ветру, ведь внутри него остались одни дыры. Затем оно сорвалось.
Они гнили рядышком, два яблока с одного дерева. Лишенными былого меда, ими побрезговали даже свиньи.
— Знаешь, — сказало одно, опьяненное собственною гнилью, — со временем они превращаются в бабочек… По крайней мере, некоторые из них…
— Сказки! — прошамкало второе. — Это, наверное,
Яростный осенний ливень утихомирил спорящих, и тысячи мертвых бабочек закружились над ними, медленно опускаясь на сырую холодную землю…
ТРИ СЦЕНАРИЯ
Необходимое пояснение
Я с детства бредил кино. Заклеивал альбомы цветными фигурками и квадратиками. Спал под присмотром целой роты кинозвезд, от молодого Бельмондо до умирающего Солоницына. С трясущимися коленками, дрожащим голосом просил автографы у заезжих чародеев. Даже отправлял после десятого класса документы во ВГИК. Не приняли: написали, что нужен опыт работы. Пришлось пойти в журналисты. Там, как вы догадываетесь, никакого опыта не нужно…
По прошествии ряда лет (это уж как водится) мне вновь представилась возможность удовлетворить свою давнюю страсть: московская женщина–продюсер заинтересовалась моей книжкой «Ангелы Падали» и посоветовала писать сценарии. Я послушался. Первый сценарий, «Сиреневый туман», сразу же по написании был опубликован в предновогоднем номере газеты «МК-Урал». Я это воспринял как хороший знак…
Последовали еще два сценария с моей стороны и предложение поступить во ВГИК — с ее стороны. Теперь у меня уже был «опыт работы», был даже написанный по мотивам сказов Бажова сценарий «Медные люди». Меня, правда, никто не просил писать сценарий целиком, предложили только написать несколько сцен. Но мне проще было сделать всю работу самому, чем прилаживать свое к чужому. Может быть, и не лучшие мотивы взял я у Павла Петровича, но уж это дело вкуса.
Будущее виделось мне лучезарным и размытым одновременно. Я воображал, что найду единомышленников, и мы будем снимать нормальное жанровое кино, с запоминающимися героями и поступками. И я смогу заниматься тем, что мне нравится, да еще и деньги за это получать…
И вот — вожделенный ВГИК. Я приехал, поговорил с теми людьми, которые предположительно должны были стать моими учителями, моими наставниками. Показал им свои сценарии. Они согласились меня взять, только вот сценарии, по их мнению, никуда не годились, потому что в главных героях там ходили «мерзавцы». Я бы должен был мерзавцев разоблачить либо как–то аргументировать их позицию, чтобы они не были такими уж мерзавцами. А я этого не сделал… более того, мне мои герои нравились, я считал, что они живут интересно и ярко, и не собирался за них оправдываться.
Но это ладно, стерпится — слюбится. Меня поразило другое: какую–то вшивую бумажку мой собеседник бегал подписывать целый день. На нем был плохой пиджак, и у него плохо пахло изо рта. И он слишком много говорил все время. Я видел по нему, что этот человек небогат, что он ловчит, что он спит со студентками, что он скучен, наконец. Он ничего не мог мне дать, кроме корочек, на которых что–то там написано. Он был советским человеком.
Я сходил в столовую. Там было много некрасивых девочек и смазливых мальчиков. Они болтали о какой–то ерунде. Сходил в общагу, почитал пару сценариев студентов–пятикурсников, посмотрел один дипломный проект. Микрофильм без начала, конца и середины, снятый, по мнению автора, прихотливо, по моему мнению — бестолково. Еще несколько сценарных заявок я нашел в журнале «Киноателье», они тоже принадлежали выпускникам ВГИКа. Все заявки были одинаковы — за основу бралось классическое произведение, модернизировалось, а в конце оказывалось, что герою все приснилось. В предисловии было написано, что это лучшие заявки.
Я понял, что не хочу быть выпускником ВГИКа.
Понимаете, я с детства бредил кино…
СИРЕНЕВЫЙ ТУМАН
Боюсь фотографий. Лживые куски картона. Нашинкованная жизнь. Вот фото моего отца, с блестящими глазами, полуоткрытым ртом, — а он мертвый. Кажется, говорит что–то мне.
«Доченька».
Но он никогда мне ничего не говорил. Последнее, что сказал моей матери: «Сука!»
Я не понимаю, как можно любить такого человека.
* * *
Алексей ехал в автобусе поздним вечером или ночью — скорее, вечером, в Екатеринбурге зимой автобусы рано перестают ходить, — и он был пьян. Приятно, от души пьян, пропитан медом. Дышал на стекло, щурился на кондукторшу, вставал, болтался по пустому салону, подходил к кондукторше, дышал на нее, щурился на стекла, — что–то ей рассказывал, размахивая руками. Кондукторша, сухая злая тетка в толстых шерстяных чулках, отворачивалась и кивала. Кроме них, в салоне сидел еще парнишка в натянутой на уши черной шапочке, в невзрачной куртке, краснолицый, прыщавый. На него Алексей внимания не обращал.
Потом автобус встал как вкопанный.
Первое, что он сделал, — вытащил из внутреннего кармана бутылку и приложился. Затем спросил:
— Мы где вообще? Мне на Сиреневую надо.
Парнишка в куртке гоготнул, сплюнул на пол и выскочил наружу.
* * *
Это был новый спальный микрорайон: несколько сот тысяч жителей на пятачке в несколько квадратных километров. 9, 12 и 16-этажки торчали вкривь и вкось — ландшафт был неровен. Асфальты путались, раздваивались и завихрялись: Алексей шел над обрывом, вдоль домов, а внизу было шоссе, и по нему катился пустой автобус. За шоссе новый провал — гаражи; затем трамвайные пути, а дальше опять громады многоэтажек, снег и темнота между ними. Ему стало весело. Он закурил и зашагал наудачу.
— Слышь, братэлло, тормозни–ка!
Он обернулся. Давешний попутчик подходил, улыбаясь:
— Чё, заблудился?
— Да, блин, где эта Сиреневая, не пойму. Не знаешь? — на вопросе его голос почему–то вздрогнул. Попутчик молчал и смотрел на него. Улыбался. Потом спросил почти шепотом:
— Чё, у тебя деньги–то есть?
— Да есть… — что–то сжалось в паху, затикало.
— Ну, давай, давай…
После минутного замешательства Алексей совсем другим, потерянным голосом сказал:
— Слушай, у меня сегодня дочка родилась.
— До–очка! — удивился парнишка. И опять улыбнулся, уже совсем неприятно. — А не пиздишь?
Алексей озирался. Никого не было. Тогда он нелепо размахнулся и ударил парня по лицу. Тот легко отбил удар. И опять улыбнулся. Все зубы во рту были гнилые. В полутьме казалось, что их вообще не было.
— Бля-а, — ласково пропел он. — Ну, сука, пидор…
На Лешу посыпались удары. Руками. Ногами. Он только успел пробормотать ошеломленно–дружелюбно: «Ну, ты чё разбушевался–то…» — и уже лежал на асфальте. После удара ботинком в висок он вырубился. Парнишка присел рядом с ним на корточки, быстро обшарил карманы, поднял откатившуюся шапку Алексея, харкнул в нее и бросил вниз, на шоссе. Затем пропал.