Медовый месяц: Рассказы
Шрифт:
— Не знаю.
— Как это не знаете? Вы давно замужем?
— Три года, — ответила я.
— Не может быть! Вы бы и неделю не продержались в его доме, если бы не знали.
— Я не спрашивала. Ему все равно, что есть.
Пауза. Все смотрели на меня и качали головами, думая о вишневых косточках.
— Неудивительно, что в Англии повторяются парижские ужасы, — заметила Вдова, складывая салфетку. — Как может женщина удержать мужа, если после трех лет замужества не знает, что он любит?
— Mahlzeit!
— Mahlzeit!
Я
Барон
перевод Л. Володарской
— Кто он такой? — спросила я. — И почему всегда сидит один, спиной к нам?
— А, — прошептала фрау Оберрегейрангшрат, — это Барон.
Она глядела на меня с важностью и едва заметным пренебрежением — с выражением «неужели-непонятно-с-первого-взгляда».
— Бедняжка, в чем же он виноват? — воскликнула я. — Нельзя же только из-за одного этого лишать его интеллектуального общения.
Не держи фрау Оберрегейрангшрат в руке вилку, она перекрестилась бы.
— Нет, вы не поняли меня. Его род один из старейших.
Разнервничавшись не на шутку, она повернулась к фрау Докторше, которая сидела слева от нее.
— Омлет пустой… пустой, — возмущенно проговорила она. — А ведь я беру уже третий по счету.
Я посмотрела на представителя одного из старейших баронских родов. Он ел салат — подхватывал на вилку целый лист и медленно, по-кроличьи, обкусывал его — захватывающее было зрелище.
Небольшого роста, худой, со скудными черными волосами на голове, такой же бородой и желтоватой кожей, Барон всегда был в черном полотняном костюме и такой же грубой рубашке, черных сандалиях и самых больших очках в черной оправе, какие мне когда-либо приходилось видеть.
Сидевший напротив меня герр Оберлерер мягко улыбнулся.
— Вам, gnadish [43] фрау, наверняка интересно наблюдать… это в самом деле прекрасное место. Летом сюда приезжала дама, близкая к испанскому двору, у нее больная печень. Мы часто беседовали.
43
Достопочтимая (нем.).
Я изобразила восторг и робость.
— А у вас в Англии, в ваших пансионах, вряд ли теперь встретишь настоящих аристократов, не то что в Германии.
— Да уж нет, конечно, — ответила я, все еще загипнотизированная Бароном, напоминавшим мне маленького желтого шелкопряда.
— Барон приезжает каждый год, — продолжал герр Оберлерер. — У него нервы. И ни разу не заговорил ни с одним из гостей — до сих пор.
Улыбка промелькнула на его лице. И я как будто воочию наблюдала, как он представляет великий миг нарушенного молчания когда-нибудь в будущем долгожданный обмен любезностями, незабываемое газетное жертвоприношение Благороднейшему и ответное «danke sh"on», о котором будут рассказывать из поколения в поколение.
В это мгновение пришел почтальон, похожий на офицера германской армии. Швырнув мои письма в молочный
Что до меня, то я ощутила разочарование, не услышав салют из двадцати пяти ружей.
В конце трапезы нам подали кофе. Я обратила внимание, что Барон взял три кусочка сахара, причем два положил в чашку, а третий завернул в уголок носового платка. Барон всегда первым приходил в столовую и последним уходил, а на пустовавший рядом стул ставил небольшой саквояж из черной кожи.
Позднее, выглянув из окна, я увидела, как Барон идет куда-то, покачиваясь, и несет в руках саквояж. Поравнявшись с очередным столбом, он отшатывался, словно ждал удара, или, возможно, боялся осквернить себя чем-то плебейским…
Мне стало интересно, куда это он отправился, да еще с саквояжем. Я ни разу не встречала его в казино или в водолечебнице. У Барона был несчастный вид, к тому же он скользил в своих сандалиях. Мне стало его жалко.
Вечером многие из постояльцев собрались в салоне и с лихорадочным оживлением обсуждали дневной «kur». Фрау Оберрегейрангшрат сидела рядом со мной и вязала шаль для младшей из своих девяти дочерей, которая чувствовала себя неважно, так как была в интересном положении…
— Ничего, все образуется, — сказала она, обращаясь ко мне. — Девочка мечтала выйти замуж за банкира и вышла.
Нас было как будто восемь или десять. Одни, замужние, обменивались замечаниями о своих мужьях, об их нижнем белье и особенных привычках, а другие, незамужние, обсуждали верхнюю одежду и особенное обаяние будущих мужей.
— Я сама вяжу их, — услыхала я громкий голос фрау Лирер, — из толстой серой шерсти. И он носит их по месяцу с двумя мягкими воротничками.
— А потом, — прошептала фрейлейн Лиза, он сказал мне: «Вы мне нравитесь. Пожалуй, я переговорю с вашей матушкой».
Ничего удивительного не было в том, что мы немножко чересчур разволновались и разоткровенничались.
Неожиданно дверь распахнулась, и вошел Барон.
Воцарилась гробовая тишина.
Барон медленными, неуверенными шагами приблизился к роялю, взял с блюда зубочистку и удалился.
Когда дверь за ним затворилась, раздался победный крик. В первый раз Барон переступил порог салона! А что еще готовит будущее?
Дни превращались в недели. Пока еще никто не уехал, и меня преследовали мысли о маленькой фигурке со склоненной, словно под тяжестью очков, головой. Барон с черным саквояжем приходил, с черным саквояжем уходил — и это все, что мне было известно.
В конце концов, управляющий сообщил, что Барон покидает нас на следующий день.
«Нет уж, — подумала я, — он не может кануть в неизвестное — уйти навсегда, не промолвив ни единого слова! Придется ему хотя бы раз почтить вниманием фрау Оберрегейрангшрат или фрау Фелдлейтнантсвитве».
В тот вечер шел сильный дождь. Я отправилась на почту и, стоя без зонтика на лестнице, потому что не решалась ступить в лужу, вдруг услыхала тонкий робкий голосок, доносившийся до меня откуда-то из-под локтя.