Медовый месяц
Шрифт:
Надя поцеловала Эрика. Он встал с кресла, соскочил в проход и пошел к сцене, то и дело останавливаясь, когда люди поднимались похлопать его по спине. Поднявшись на сцену и получив фигурку Оскара, он повернулся к публике и, широко улыбнувшись, высоко поднял золотую статуэтку.
Наконец шум в зале стих, и он заговорил:
«Хотя все это и не должно было значить так много, но тем не менее…»
Не желая больше смотреть, Лили схватила пульт и выключила телевизор.
— Я хочу увидеть папу! — запротестовала Рейчел.
— Увидишь его завтра. А теперь пора
— Но я хочу видеть сейчас. Почему ты выключила телевизор?
— Голова болит.
За окном раздался раскат грома, принеся с собой лишь шум, но не дождь. Пальчик Рейчел оказался у нее во рту, что было верным признаком подавленности.
— Обними меня, мамочка.
Лили опустила взгляд на Рейчел, и сердце наполнилось любовью к этому ребенку, так редко просившему у нее хоть какого-то проявления привязанности. Они пошли по коридору вместе, временно заключив перемирие. На мгновение она задержалась у спальни Бекки, приоткрыв дверь, посмотрела на неподвижный маленький комочек, свернувшийся под одеялом.
Что, если это покалеченное дитя — наказание за ее собственные грехи? Пытаясь избежать того мучительного пути, на который всегда сворачивали ее мысли, стоило ей лишь посмотреть на Бекки, она попробовала представить, какой была бы теперь ее жизнь, не позволь она Эрику отговорить себя от аборта. Но, затворяя дверь в комнату, Лили уже знала, что независимо от того, какой бы беспомощной и злопамятной ни заставляли ее дети чувствовать себя, она не жалела, что родила их.
Они прошли мимо группы увеличенных фотографий, сделанных ею еще до замужества, после которого она бросила снимать. Ей всегда хотелось сделать портреты девочек, но до этого как-то руки не доходили. Они вошли в спальню Рейчел, украшенную розовыми и бледно-лиловыми сердечками; ангельский уют отчасти нарушало обилие афиш с портретами Халка Хогана, которые собирала Рейчел.
Рейчел забралась в кроватку, ее маленькая круглая попка некоторое время маячила в воздухе, пока не скользнула под одеяло. Лили заботливо подоткнула одеяло, и тут еще один удар грома сотряс дом.
— Мамочка!
— Все хорошо. Это только гром.
— Мама, ты поспишь со мной?
— Я еще не ложусь.
Рейчел заупрямилась:
— А папочка позволяет мне спать с ним. Папочка спит со мной и всю ночь обнимает меня.
Лили похолодела. В голове, отдаваясь болью, завыл резкий высокий звук, становясь все пронзительнее. Она едва смогла перевести дыхание, прежде чем заговорила:
— Что… что ты сказала?
— Папа… Он спит со мной, если мне страшно. Мамочка, что случилось?
Шум в голове Лили превратился в громадный водоворот, втягивающий в свое чрево. Водоворот кружил ее все быстрее, а этот звук продолжал сверлить мозг, достигнув такой силы, что, казалось, она сейчас развалится на куски. Рухнув на край кровати, Лили постаралась не потерять сознание.
Издалека донесся зовущий голос Рейчел:
— Мама! Мама!
Комната стала возвращаться в нормальное состояние, и Лили постаралась убедить себя, что в невинно сказанных словах Рейчел нет ничего, что могло бы вызвать этот глубокий, безрассудный страх, но ощущение было таким, словно неведомая опасность угрожала самим основам ее существования.
Она вцепилась в край одеяла, медленно выталкивая из себя слова:
— А папа часто спит с тобой?
От очередного раската грома вновь задребезжали стекла. Рейчел с опаской посмотрела на окно:
— Мамочка, я хочу, чтобы ты спала со мной.
Лили попыталась унять дрожь в голосе, но из-за внезапно застывших ног и рук не смогла.
— Расскажи мне о папе.
Рейчел не отрываясь смотрела на окно.
— Гром такой страшный. А папа говорит, что его не надо бояться. И волосы у него такие щекотные.
Сердце Лили бешено застучало, не давая вздохнуть.
— Что… что ты имеешь в виду — щекотные?
— Они щекочут мне нос.
— Волосы на его… голове?
— Да нет же, глупая. На животике. — Она прижала руку к середине груди: — Вот здесь.
Костяшки пальцев на руке Лили побелели, с такой силой вцепилась она в край одеяла.
— А разве папа… ну, разумеется, он… — Она попыталась изобразить на сжатых губах улыбку, но лишь прерывисто вздохнула. — Конечно же, на папе всегда пижама, когда ты залезаешь к нему в постель, правда?
Рейчел опять посмотрела в окно:
— Мама, я так боюсь грома.
— Послушай меня, Рейчел! — Голос перешел в свистящий шепот. — Папа носит пижаму, когда ты спишь с ним?
Рейчел наморщила лоб:
— Мама, папа никогда не носит пижамы.
«О Господи. Боже милостивый!» Ей захотелось выскочить из комнаты, вырваться из этого ужасного черного водоворота, увлекающего ее в нечто невыразимо страшное. Зубы застучали.
— А папа… он когда-нибудь… трогал тебя, Рейчел?
Палец Рейчел оказался во рту, и она кивнула. В ее жилах потекла уже не кровь, а острые, словно лезвия, кристаллики льда. Лили схватила дочь за плечи:
— А где он тебя трогает?
— Бекки уснула.
Ей захотелось исчезнуть, выпрыгнуть из собственной кожи и из чудовищного водоворота, который, казалось, вот-вот унесет ее, но она не могла оставить дочь.
— Подумай хорошенько, Рейчел. Папочка когда-нибудь трогал тебя… — «Нет! Не говори этого. Тебе нельзя этого говорить!» — Трогал ли папа… — Ее голос перешел в рыдание.
Глаза Рейчел широко раскрылись в тревоге.
— Мама, что случилось?
Слова вырывались из Лили с лихорадочной поспешностью:
— Он хоть когда-нибудь… трогал тебя… между ног?
Рейчел опять кивнула и отвернулась к окну.
— Мамочка, уходи.
Лили начала всхлипывать:
— Ох деточка! — Она крепко обхватила руками дочь вместе с одеялом. — Ох, моя дорогая бедная деточка.
— Мамочка, перестань! Ты меня пугаешь!
Лили еще нужно было задать последний вопрос, тот, невысказанный. «Только бы это не было правдой. Ради всего святого, пусть это окажется не так!» Лили отстранилась, чтобы видеть лицо дочери, уже не капризное, а бледное от дурного предчувствия. Слезы из глаз закапали на атласный пододеяльник.