Мэдук
Шрифт:
Эйлас подал знак рукой. Абордажные крюки сняли с поручней парома и подтянули на галеру, сразу начавшую отдаляться от парома.
Паруса надулись ветром, кильватерная струя зажурчала за кормой — галера поплыла вниз по Камбермунду к открытому морю.
С даотского берега в погоню за дрейфующим паромом отправили пару баркасов, в каждом по дюжине гребцов. Они взяли паром на буксир и, с помощью начинающегося прилива, оттащили его обратно к пристани.
Глава 11
Вернувшись в Хайдион, король Казмир практически подверг себя одиночному заключению. Он не выполнял никаких придворных функций, не принимал никаких посетителей, не рассматривал
Проведя четыре дня в мрачных размышлениях, Казмир вызвал сэра Балтазара, своего доверенного советника и посла. Казмир дал сэру Балтазару подробные указания и отправил его с тайным поручением в Годелию.
После отъезда советника Казмир возобновил многие из своих прежних повседневных занятий, хотя теперь его нрав изменился. Он отдавал приказы резким, напряженным тоном и высказывал язвительные суждения, а у тех, кому не посчастливилось навлечь на себя недовольство Казмира или подвергнуться его суду, было больше оснований, чем когда-либо, сожалеть о своей судьбе.
В свое время сэр Балтазар вернулся, изможденный и запыленный после дальнего пути. Он немедленно явился с отчетом к королю Казмиру:
"Я доехал до Дун-Кругра без особых происшествий. Городу этому настолько недостает изящества, что, если бы мне не объяснили, где я нахожусь, я мог бы по ошибке провести коня в королевский дворец, приняв его за конюшню.
Король Дартвег не соизволил принять меня сразу. Сначала я подумал, что он руководствуется при этом исключительно извращенностью, свойственной кельтам, но впоследствии узнал, что он принимал неких знатных вельмож из Ирландии, и что все они напились до положения риз. Наконец Дартвег согласился меня принять, но даже после этого заставил меня стоять у стены в зале, пока он решал какой-то спор, связанный с отелившейся коровой. Ругань продолжалась целый час и два раза прерывалась дракой дворцовых псов. Я пытался проследить логику тяжбы, но так и не смог в ней разобраться. Корова была покрыта призовым быком без разрешения хозяина быка и бесплатно, так как бык проломил ограду. Владелец коровы не только отказался платить за осеменение, но и требовал возмещения незаконного ущерба, нанесенного его корове любвеобильным быком. Выслушивая стороны, король Дартвег обгладывал кость и пил медовуху из рога. Он вынес приговор, до сих пор вызывающий у меня замешательство — но приговор этот, судя по всему, был достаточно справедлив, так как не удовлетворил никого.
Наконец меня вызвали и представили королю, уже порядком нализавшемуся. Он спросил, зачем я приехал. Я сказал, что хотел бы поговорить с ним наедине, так как должен передать ему конфиденциальное послание, доверенное мне вашим величеством. Размахивая огромной обглоданной костью, Дартвег заявил, что не видит причин "разводить шуры-муры", как он выразился, и что я должен говорить прямо и честно, как принято среди бравых кельтов. Дартвег заявил также, что тайные сговоры и закулисные сделки бесполезны, и что в любом случае в цели моего визита не было никакого секрета, потому что всем было известно, зачем я приехал, не хуже, чем мне самому. Более того, он заверил меня, что может дать мне ответ, даже не упоминая о порученной мне задаче, и поинтересовался, не устроит ли меня такая манера ведения переговоров. Он считал, что это вполне приемлемо, так как позволяло сократить затраты времени на болтовню и оставляло больше времени на выпивку.
Я пытался сохранить достоинство в той мере, в какой это было возможно в сложившихся обстоятельствах, и указал на то, что церемониальный протокол
В конечном счете, мне удалось поговорить с королем Дартвегом три раза. Каждый раз он стремился наполнить мой желудок крепкой медовухой, явно надеясь на то, что я начну делать глупости, плясать и разбалтывать секреты. Само собой, эти уловки оказались безуспешными, и в конце концов Дартвег составил обо мне мнение как о субъекте, одинаково скучном как в трезвом, так и в пьяном виде, что его раздражало. Во время нашей последней встречи он изложил, в тоне скандального трактирщика, устраивающего головомойку провинившемуся мальчишке, свои непоколебимые стратегические принципы. В сущности, он желает заполучить плоды победы, ничем не рискуя. Он будет рад встать на нашу сторону, как только мы продемонстрируем безусловное преобладание над врагами".
"Невозможно отрицать, что это осторожная политика, — заметил Казмир. — Выигрывать, ничего не теряя, очень выгодно".
"Дартвег признал, что его позиция именно такова, и сказал, что такая стратегия будет способствовать его здоровью и долголетию, так как никакая другая программа не позволяет ему спокойно спать по ночам.
Я упомянул о необходимости определенных обязательств; он только махнул рукой и сказал, что вам не следует беспокоиться на этот счет. Он утверждает, что ему будет известно, когда для него наступит время выступить, и что тогда он выступит со всей своей армией".
Казмир хмыкнул: "Нас поучает бахвал, готовый встать на любую сторону, в зависимости от того, куда подует ветер! Что еще?"
"Из Дун-Кругра я отправился морем в Скаган, где мне пришлось преодолеть десятки препятствий, не приобретая ничего взамен. Принятая среди ска манера вести переговоры не только непостижима и загадочна, она в высшей степени оскорбительна. Они не желают заключать какие-либо союзы и не нуждаются в них; все народы, кроме ска, вызывают у них решительное отвращение. Я изложил ваши доводы, но они отмели их, не говоря ни "да" ни "нет", как если бы весь этот вопрос был отъявленным бредом. Из Скагана, таким образом, я не привез никаких новостей".
Казмир поднялся на ноги и принялся расхаживать из угла в угол. Он сказал — скорее обращаясь к самому себе, нежели к сэру Балтазару: "Мы можем положиться только на себя. Дартвег и его кельты в конечном счете сослужат нам службу, хотя бы из жадности. Помпе-роль и Блалок оцепенеют, парализованные страхом. Я надеялся устроить беспорядки — или даже мятеж — среди ульфов, но те поджали хвосты, как трусливые блеющие твари, толпящиеся в пастушеских загонах. Несмотря на то, что я затратил на него огромные суммы, Торкваль ничего не сделал. Он и его ведьма — в бегах; по ночам они занимаются мародерством на горных лугах, а днем прячутся. Крестьяне считают их призраками. Рано или поздно их поймают за шкирку и зарежут, как диких зверей. Никто о них сожалеть не будет".
Шимрод сидел в полудреме у себя в саду, в тени благородного лавра. В эту пору цветник отличался особым великолепием. Розовые алтеи стояли, как краснеющие девицы, вереницей вдоль фронтона усадьбы; всюду росли небольшими россыпями и пучками голубые шпорники, ромашки, ноготки, бурачки, вербена, желтофиоли и множество прочих цветов.
Полузакрыв глаза, Шимрод позволял воображению бесконтрольно блуждать, открывая внутреннему взору сумасбродные идеи, мечты и фантастические пейзажи. Его заинтересовало одно соображение: если запахи могли быть представлены оттенками цветов, то запах травы не мог быть ничем иным, как цветом свежей зелени. Сходным образом, аромат розы неизбежно отображался бархатно-красным цветом, а запах валерианы — лилово-лавандовым.