Медуза
Шрифт:
Капитан снова потерял сознание. Его сон был заполнен дикими видениями и ощущениями – он почувствовал прикосновение чего-то холодного и влажного и укол в грудь. Был день, когда он очнулся, и по палубе расхаживали матросы. Он видел голубое небо, поднятые паруса и белокрылых птиц, он слышал, как о борт бились волны.
Старший помощник заметил, что Доббс пытается сесть, и подошел с кружкой воды.
– Вам лучше, капитан?
– Да, – прохрипел капитан, глотая воду. Лихорадка прошла, и желудок был в порядке, если не считать страшного голода. – Помогите встать.
Капитан
– Давно мы в пути?
– Пять часов, – ответил помощник. – Лихорадка у людей кончилась. Сыпь прошла. Кок сварил суп, и мы снялись с якоря.
Капитан почувствовал зуд на груди и приподнял рубашку. Сыпь исчезла, ее сменило маленькое красное пятно и кружок воспаленной кожи в нескольких дюймах над пупком.
– А что с туземцами? – спросил Доббс.
– С какими туземцами? Мы не видели никаких туземцев.
Доббс покачал головой. Может, все это привиделось ему в бреду? Он попросил помощника позвать Калеба. Новичок поднялся на ют. Для защиты от солнца у него на голове была соломенная шляпа. Когда он увидел, что капитан пришел в себя, на его бледном морщинистом лице появилась улыбка.
– Что произошло прошлой ночью? – поинтересовался Доббс.
Калеб рассказал капитану, что, после того как Доббс потерял сознание, туземцы ушли с корабля, но быстро вернулись с деревянными корзинами, из которых исходило бледное голубое свечение. Туземцы переходили от человека к человеку. Калеб не видел, что они делали. Потом островитяне снова ушли. Вскоре после этого моряки начали приходить в себя. Капитан попросил Калеба помочь ему спуститься в каюту. Здесь он сел в кресло и открыл судовой журнал.
«Весьма необычное происшествие», – начал капитан. Хотя его руки еще дрожали, он записал все, что смог вспомнить. Потом с любовью посмотрел на миниатюрный портрет своей молодой красивой жены и закончил запись словами: «Возвращаемся домой!»
Дом с французской мансардой под крышей, известный жителям города как «Дом призрака», стоял поодаль от тихой улицы, в глубине, отгороженный березами с темной листвой. Длинную подъездную дорогу сторожили выбеленные челюсти кашалота, поставленные вертикально, так что их острые концы, встречаясь, образовывали готическую арку.
В золотой октябрьский день под китовыми челюстями стояли два мальчика, подзуживая один другого пройти по дороге и заглянуть в окна. Ни один из них не решался сделать первый шаг, и они все еще дразнили друг друга, когда к воротам подкатила блестящая черная карета.
На козлах сидел плотный мужчина; дорогой красновато-коричневый костюм и шляпа того же цвета не могли облагородить его разбойничий вид. Грубые черты сформировались под ударами противников, которым он противостоял в прошлом, в дни сражений за деньги. Годы не пощадили его, и всякий, кто взглянул бы на него, увидел кривой бесформенный нос, уши, похожие на капустные листья, глубоко посаженные глаза и покрытую рубцами кожу.
Мужчина наклонился вперед и посмотрел на мальчиков.
– Что вам здесь нужно, огольцы? – взревел он, как старый боевой бык, на которого был похож. – Небось нашкодить хотите.
– Нет, – сказал один мальчик, отведя глаза.
– Правда? – усмехнулся мужчина. – Ну, на вашем месте я бы здесь не околачивался. В этом доме живет призрак.
– Видишь, – произнес второй мальчик. – Я же говорил.
– Слушай своего друга. Призрак семи футов ростом. Руки как вилы, – принялся описывать мужчина, подпустив дрожи в голос. – Клыки у него такие, что он раскусит вас пополам и высосет кишки. – Он показал хлыстом на дом и разинул рот в притворном ужасе. – Он идет! Клянусь богом, он идет! Бегите! Бегите, если жизнь дорога!
Мальчики сорвались с места, как вспугнутые кролики, и мужчина захохотал. Он дернул вожжи, и лошади прошли в костяные ворота. Мужчина привязал лошадей перед входом в большой дом, похожий на восьмиугольный свадебный торт с красной и желтой глазурью. Все еще смеясь, он слез с козел, поднялся на крыльцо и известил о своем появлении ударами медного дверного молотка в форме китового хвоста.
Послышались шаги. Дверь отворилась, и на бледном лице открывшего появилась улыбка.
– Стрейтер, какая приятная неожиданность! – сказал Калеб Най.
– Я тоже рад тебя видеть, Калеб. Все время хотел заглянуть, но ты сам знаешь, каково это.
– Конечно, – ответил Калеб. Он посторонился. – Входи, входи.
За эти годы кожа Калеба стала еще бледнее. Возраст добавил морщин на коже, которая и так выглядела как пергамент, но, несмотря на преждевременную старость, Най сохранил мальчишескую улыбку и щенячье рвение, которые так нравились китобоям.
Он провел гостя в просторную библиотеку, уставленную высокими, от пола до потолка, шкафами. Стена, не занятая книгами о китобойном промысле, была увешана афишами с одним сюжетом – человек в челюстях кашалота.
Стрейтер подошел к одной особенно аляповатой. Художник не пожалел алой краски, изображая потоки крови, брызжущей из-под торчащего в туше кита острия.
– Мы в Филадельфии на этом шоу заработали кучу денег.
Калеб кивнул.
– Каждый вечер полные сборы благодаря твоему искусству.
– Я ничего бы не добился без своей звезды, – сказал Стрейтер, поворачиваясь.
– И я должен поблагодарить тебя за этот дом и за все, что у меня есть, – сказал Калеб.
Стрейтер улыбнулся, показывая щербатые зубы.
– Если и есть что-то, в чем я хорош, так это в умении устраивать представления. Едва взглянув на тебя, я сразу увидел обещание славы и богатства.
Их партнерство началось несколько вечеров спустя после прихода «Принцессы» в Нью-Бедфорд. Бочки с жиром выгрузили, и владельцы подсчитали доход и долю экипажа. Матросы, не обремененные семьями или подружками, шумной толпой отправились в прибрежные салуны, всегда готовые забрать с таким трудом заработанные деньги.
Калеб остался на корабле. Он был там, когда капитан вернулся и принес его жалованье. Доббс спросил, не хочет ли Калеб отправиться на ферму, навестить своих.