Медвежатник

Сухов Евгений Евгеньевич

— Верно, господа, — важно согласился Антон Пешня. — Я с этим псом все болота в Подмосковье обшарил. У него нюх на уток отменный.

— Как же зовут твоего красавца? — широко улыбнулся третий — сутулый молодец лет тридцати.

— Черныш его зовут, ты посмотри, какой он темный.

— Красивое имя, — согласился длинноволосый. — Сам выбирал?

— А то как же? — почти оскорбился Антон Пешня. — Ух ты, красавец! — любовно потрепал он псину по загривку.

— Сколько же стоит твоя собака? — продолжал улыбаться сутулый.

— Я бы ее вовсе не продавал, — приуныл малость Антон Пешня. — Да моя женушка уж больно настырная. Надоела мне,

говорит, твоя собака. Одни волосья только от нее. Убирать уже устала. Отведи, говорит, ее на рынок, пока я сама не отвела на живодерню. Чего тут еще попишешь? — бессильно развел он руками, а в уголках глаз блеснула горькая слеза. — Вот я и согласился, а продаю я ее задаром, можно сказать, такую умницу-то. — Антон поднял спаниеля на руки и, несмотря на его яростное сопротивление, громко чмокнул в самый нос. — Мне главное, чтобы он попал в хорошие руки, а там… и за пятерку могу отдать!

Собачий базар продолжал существовать своей жизнью. Псы громко тявкали и рвали поводки, а между рядами, чинно, в сопровождении кавалеров, шествовали дамы в надежде подобрать себе любимицу. Здесь же вертелись пацаны, готовые за гривенник донести собачонку до кареты.

— Так как, ты говоришь, зовут твоего пса? — услышал Антон Пешня старческий голос, слегка треснувший.

— Черныш! — Антон повернулся и тут же увидел хозяина спаниеля.

Собака радостно повизгивала, вырывалась из рук Антона, как будто бы не видела старика несколько дней кряду. Перепачкав окончательно пиджак короля собак, она наконец спрыгнула на землю и бросилась навстречу старику.

— Ах ты, мой мальчик, — трепал псину по загривку старик, — соскучился, сердешный. Вот что я хочу спросить тебя, Антоша… — посмотрел он на вора жестким взглядом.

Антона Пешню обуял ужас. Теперь старик не напоминал заезжего провинциала, прибывшего из Ярославской губернии в сопровождении сытого спаниеля поглазеть на Белокаменную. Так смотреть могли только люди, отбывшие двадцать лет каторги.

— Простите… — пролепетал Антон.

А старик между тем продолжал:

— Мой мальчик, как ты исхудал, чем же кормил тебя этот недоумок? — Спаниель, казалось, понимал слова старика и тихо поскуливал. — Я для тебя сахарок приготовил. Кушай, мой дорогой, кушай. Ты хоть знаешь, у кого собаку спер? — укоризненно покачал головой старик.

— У кого, простите? — проглотил горькую слюну Антон Пешня.

Стоявшие рядом мужчины с интересом разглядывали собачьего вора. Длинноволосый сцедил через щербатый рот слюну и объяснил коротко:

— У самого Парамона Мироныча, хозяина Хитровки. Дурак!

— Ну что вы такого славного парня пугаете? — миролюбивым голосом протянул старый Парамон. — А то его сейчас кондрашка хватит. Наговорили недруги обо мне всякого худого, а люди верят. А я ведь старик незлобивый, только меня уважать нужно, — дзинькнула в словах старого Парамона сталь. — А уж если обидел, так будь добр ответить по всей строгости.

Антон Пешня, выйдя из столбняка, пошевелил пальцами.

— Что же вы со мной делать будете?

— А чего еще нам с мазуриком делать? Закопаем тебя живым в землю да позабудем.

Все трое дружно расхохотались.

Антона Пешню охватил животный страх.

— Чего же ты молчишь, любезный? — ласково поинтересовался Парамон Миронович. — Или язык от страха к горлу присох?

— Не губи меня, Парамон, — прохрипел Антон Пешня, едва справляясь со страхом. — Бес меня попутал. Видит господь. Не со злого умысла. Ежели поверишь мне, так

сполна отработаю.

— А куда ж ты денешься, милок? — ласково пропел старый Парамон. — Или ты думаешь, что я позволю свое добро растаскивать? Вот что я тебе скажу, Антоша. — Голос у старика был липкий, будто медок пролился. Таким тенорком только непослушных детишек укачивать. — За собачку ты отработаешь у меня сполна. Походишь в рабстве год-другой, а там, глядишь, и отпускную получишь.

— Парамон Миронович, смилуйся! Неужто я так грешен?! — перешел на сип Антон Пешня.

— Ай-ай-ай! — покачал головой Парамон. — Что же это ты старика-то перебиваешь? Нет у молодых никакого почтения к годам. Не то что в мое время. Помню, когда мой батька порог перешагивал, так мы, пострельцы, вздохнуть боялись. Вот что я тебе скажу, Антоша: талант у тебя к собакам, а он должен служить людям. Будешь теперь собак усмирять. А с сегодняшнего дня это твои друзья, — кивнул старик в сторону ухмыляющихся храпов. — А этот — старшой, а стало быть, и величать ты его должен соответственно по имени и отчеству. Уразумел?

— Уразумел, Парамон Миронович.

— Ну вот и славненько, Антоша. Что ж, я оставлю вас, — все тем же ласковым стариковским фальцетом протянул Парамон. — А вы уж как-нибудь между собой договоритесь. Ты их не пугайся, — на прощание напутствовал Парамон, — они молодцы добрые.

«Добрые молодцы» оказались домушниками высшей квалификации, в чем он сумел убедиться в этот же вечер. Они сумели ограбить один из особняков Елисеева с таким изяществом, что понимающего человека невольно охватывала вполне понятная профессиональная зависть. Только одного золота храпы вынесли на полмиллиона рублей. В этот день Хитровка гуляла, и трудно было найти человека, не отведавшего дармовой водки. Деньги у храпов всегда уходили быстро — они проигрывали их в карты, оставляли на бегах, отдавали четвертные лакеям в дорогих ресторанах, а в публичных домах не считали денег вообще и тратили на проституток такие невероятные суммы, как будто хотели удивить дам своей щедростью.

Грабеж — дело рисковое и многотрудное, а потому нередко случалось и смертоубийство. Храпы считались народом совестливым, а потому на покаяние и свечи денег не жалели, и в церквах их можно было встретить так же часто, как и в домах призрения.

На время своего рабства Антон Пешня переселился на Хитровку, где по милости Парамона Мироновича ему была выделена небольшая комнатенка. Прочие обитатели Хитровки держались от него подальше и даже опасались, отчетливо осознавая, что пренебрежительное отношение к рабу может быть воспринято как оскорбление его хозяину.

Теперь он с улыбкой вспоминал о своей прежней воровской квалификации. Тем не менее временами собак он крал, но сейчас это больше смахивало на баловство, чем на желание заполучить достаток. Наигравшись с собачонкой вволю, он оставлял ее на Хитровом рынке, где та в течение нескольких дней теряла аристократические манеры и весело бегала с беспородными псами по многочисленным помойкам.

В этот раз на Антона Пешню обратил свой взор Савелий Николаевич, принц Хитрова рынка. Немногие знали, чем Родионов занимается на самом деле, а большинство и вовсе принимали его за чудака графа, по какой-то своей барской прихоти зачастившего к старому Парамону. Всегда безукоризненно одетый, в белых перчатках, с непременной тростью с набалдашником из слоновой кости, он выделялся на фоне прочих хитрованцев, как кипарис среди низкорослой растительности.