Медвежьи невесты
Шрифт:
Наконец, решив, что с них достаточно, под взглядами, в которых в разной степени смешивались жажда мести и уважение, Юра направился к двери.
… Вскоре в доме появилась новая Тайна…
36
Её звали Женька. Мечту Людочки. Девочка мечтала о ней до слёз, до отчаяния. Шмыгала от обиды носом, канючила, как заведенная, больше от безнадежности, чем и впрямь надеясь получить Женьку.
Обиднее всего было то, что такая же Женька сидела на кровати у Зойки, дочери заведующей детским садом. А ещё две такие же куклы,
Но ни одна из них и близко не стояла с мечтой Людочки.
«Мама, пойдём посмотрим на Женьку», — упрямо сдвинув ёршики бровей, тянула Людочка Нину в магазин и в глубине души выжидала подходящего момента, когда, задыхаясь от волнения, с колотящимся так, что, кажется, слышно всем вокруг, сердцем, осмелится тихо, но твердо снова повторить: «Мама, купи мне Женьку». Но мама, конечно же, снова возьмёт что-то нужное по хозяйству, обязательно хлеба, может быть даже яблок — сладких, зелёных, чуть сморщенных, вкуснее которых трудно что-нибудь выдумать. Ещё крупы, полкило карамели. А о Женьке забудет. Нет, не забудет, конечно. Сделает вид, что забудет. И только встретившись с умоляющими глазами дочери, не зелёными — не карими, редкого болотного цвета… Кто-то нашел точное ему определение «как военная машина». А ведь и впрямь, когда смотрит обиженно и упрямо (ни дать, ни взять генерал), что-то казарменно-неумолимое проступает в пухлом личике кудрявой девочки. Нина вздыхала и долго, терпеливо объясняла, что кукла стоит очень дорого, а денег хватает только на еду. Всё это означало, что на кровати Людочки никогда не будет красоваться Женька.
Невозможность трогать Женьку за мягкую ручку, всласть говорить с ней было большой бедой маленькой девочки. Бедой, казавшейся взрослым простым капризом. Но вскоре её вытеснило ещё большее несчастье.
Что-то страшное… что именно, Людочка не знала, но в том, что это страшное, не могло быть сомнений, случилось с их собакой Тайной. Утром Людочка вышла во двор, белый, мягкий, как пуховое одеяло, подставила личико снежинкам и закричала от ужаса. У калитки лежала Тайна. Крик не напугал собаку, и от этого стало ещё страшнее. Снег вокруг Тайны был окровавлен, а из страшного отверстия в боку сочилось красное тепло.
Людочка заплакала. Отец, а следом мать выбежали из дома.
«Тайна, Тайна», — показывала Людочка, вздрагивая от плача, на затихшую Тайну.
Отец процедил сквозь зубы ругательное слово и «подстрелили на охоте» и тут же подхватил дочь на руки, хотел унести в дом, но девочка отчаянно колотила в воздухе ногами. Она не хотела, чтобы её уносили от Тайны.
Юра поставил дочь и унёс Тайну за сарай, подальше от глаз Людочки.
Но она по-прежнему не могла оторвать взгляда от кровавого пятна, нелепого, как пролитые красные чернила на нарядном белом листе, где должны были появиться стихи или письмо, и всхлипывала: «Тайна».
— Моська! Кто Моську обидел? — выбежал на суету во дворе Валерик и тут же сам всё понял.
«Тайна?» — вопросительно посмотрел на мать. В голосе мальчика дрожали слёзы.
Нина кивнула, опустила взгляд.
Спрятал глаза и Валерик, чтобы не видно было подступивших слёз, но солёные ручейки бежали уже по щекам.
— Пойдем, Моська, поиграем, — увлек сестру обратно в дом.
Играть Людочка не хотела. Ни полосатый мяч, ни резиновый заяц с отгрызанным (Тайной!)
А утром, проснувшись, Люда увидела у кровати большую коробку, торжественно и празднично перевязанную голубой лентой. Вечером её не было. Девочка зевнула, потянулась, чтобы разогнать обступавшие её (в эту ночь тревожные) сны. Снились снег и красное, истошный лай и старуха. Она наклонилась над кроваткой, и вдруг у неё в руке оказалась голубая лента Людочки, та самая, которая становилась на её темных и мягких кудрашках похожим на цветок или бабочку бантом. И девочка просила: «Отдай мою ленточку», а старуха притворялась, что не слышит. И снился охотник с ружьем. И лес, и снова лай…
Но коробка не снилась. Коробка была настоящей. «Значит, она не украла ленточку!» вспомнила Людочка старуху из сна и обрадовалась, что та ненастоящая.
Руки сами потянулись к голубой ленточке. На секунду остановились: «Можно ли открыть?» Людочка осторожно, как вор, огляделась по сторонам и наткнулась на взгляд матери. Он молча говорил: «открывай». Мама улыбалась. Дверь тяжело заскрипела, и с мороза вошёл отец. Он тоже был причастен к тайне в большой картонной коробке. Глаза его смеялись и обещали что-то доброе. И оно было в коробке. Людочка сильнее потянула за кончик ленточки, и бант осел на пол голубой змейкой.
Детские ручки разомкнули створки коробки. Людочка наклонилась к скрывавшему их подарку и отпрянула. В коробке сидела Женька.
Девочка вопросительно посмотрела на мать, потом на отца.
«Ну же, смелее, бери!» — подбадривали их взгляды.
И Людочка взяла. На неё смотрели глупые неподвижные глаза. Безвольно болталось тряпичное тело куклы. «Вместо Тайны», — подступило обидой к глазам и горлу, но Людочка почувствовала, что это щемящее расстроило бы родителей.
— Ты что, не рада? — заметила Нина неладное. — Это же Женька. Ты же так просила её.
Людочка покачала куклу, чтобы успокоить родителей. Посадила её на кровать, как это делала Зойка.
Так и сидела Женька целыми днями одна у стены.
Людочка играла другими игрушками.
Весной Тайну похоронили за сараем.
37
… Название оказалось обманчиво, посёлок скрывал свои тайны, но открывал их, конечно, не каждому…
Нине решился поведать в лице вездесущей бухгалтерши Люси…
— Жила у нас в посёлке одна пара, мужик как мужик, а баба гулящая, — открывала она, как карты, прошлое Четвёртого, отсчитывая в конторе зарплату. — Он сначала слухам не верил, а потом застал её с любовником, а дело было зимой. Так он любовника избил, а её, как была голая, так облил смолой и перьями обсыпал. И выгнал на мороз… А вот была ещё история…
… Говорят, что яблочко от яблоньки… Но природа — большая шутница.
Едва ли кто-нибудь, глядя на большие синие с фиолетовым оттенком глаза, нежный полудетский ротик, похожий на лепесток шиповника и чуть вздернутый, как у ангела с картины Рафаэля, носик, догадался бы, что Анюта — дочь вора в законе, пусть исправленного лагерями и, соответственно, трудом, и все же…
Воплощением лёгкости и невинности был и стройный стан девушки, казалось, предназначенный лишь для того, чтобы его обнимал цветочный ветер-забияка. Длинные, чуть волнистые пшеничные волосы тяжестью спадали на упругие девичьи груди с пробивающимися, как цветы из-под земли, сквозь светлые платья, сосками.