Медвежий угол
Шрифт:
Горецкого следователь застал в общежитии. Тот одетый лежал на кровати, забросив ноги в тяжелых сапогах на железную спинку, и курил, пуская дым к потолку. Увидев Колчанова, он быстро сбросил ноги на пол и сел.
— Привет, начальник! — воскликнул Горецкий почти радостно. — Вот кого я ждал — дождаться не мог, вот кто утешит душу мою, утрет слезы мои!
Горецкий ерничал, но, видимо, в самом деле обрадовался, наконец-то для него кончится неизвестность.
— Здравствуйте, — сдержанно раскланялся Колчанов. Он молча разделся, не найдя вешалки, бросил пальто на кровать, подержался за шапку, но снять ее не решился — в комнате было прохладно. — Вы в состоянии отвечать на вопросы?
— А почему нет?!
— Ну все-таки вы, говорят, сильно обморожены. — Колчанов разложил на столе бланки протоколов, брезгливо отодвинув подальше консервные банки, крошки, колбасные шкурки, сразу давая понять, что ему здесь неприятно.
— Простите, — проговорил Горецкий, — я не думал, что вам придется за стол садиться...
Внимательно поглядывая на него, Колчанов мысленно примерял его к тем поступкам, о которых узнал за эти дни. Правильное динамичное лицо, узкие глаза, большой улыбчивый рот, ровные зубы, причем все свои, видно, никому еще не удалось поубавить ему зубов. Но лицо его было каким-то нервным, издерганным...
— Вы уже судились? — спросил Колчанов.
— А это имеет значение?
— Двести шестая?
— Точно. Злостное хулиганство.
— Ясно. Теперь попробуем кое-что выяснить.
— Попробуем. Попытка — не пытка, спрос — не допрос. Или я ошибаюсь?
— Дело в том, что это все-таки допрос. И в заключение вам придется подписать свои показания. И показания эти будут подшиты в уголовное дело. Ваше игровое настроение я могу объяснить только неосведомленностью.
— Так осведомите меня, начальник, просветите меня! Только не очень долго, врачи запретили мне волноваться. Переохлаждение организма — это такая неприятная штука.
— По-моему, вам больше грозит перегрев, — Колчанов кивнул на бутылки в углу.
— Не обращайте внимания, начальник. Это мы с ребятами слегка отметили мое спасение.
— Ну, ладно, — жестко сказал Колчанов. — Вы подозреваетесь...
— Ошибочка, начальник. Я не подозреваюсь. Я обвиняюсь. По статье двести шестой. Опять хулиганство. На этот раз — в магазине.
— Здесь мне все ясно. Я о другом.
— Ну-ну! Какую висячку вы собираетесь навесить на меня?
— Вы подозреваетесь в попытке убийства Андрея Большакова.
— Что?
— Андрей Большаков с несколькими ребятами отправился на поиски. Он искал вас и Колю Верховцева. Той же ночью Большаков был обнаружен в торосах... В связи с этим у меня есть несколько вопросов. Для начала расскажите, как все произошло в магазине. Поподробнее.
— А что рассказывать, сами говорите, что здесь все ясно. Мы же не знали, что этот малохольный Самолетов подслушивает нас с Ревнивых... И позволили себе отозваться о нем не очень лестно. Он кинулся на меня с кулаками, я хотел его толкнуть, но у меня в руке нож оказался — я как раз окунька разделывал. По пьянке получи лось так, что я, сам того не ведая, оттолкнул его той рукой, в которой был нож.
— Что было дальше?
— А дальше приходит добрый молодец Большаков, берет меня под белы руки и ведет к злому волшебнику Шаповалову.
— Большаков вас ударил?
— Нет.
— А Самолетов?
— Что вы! Ведь и драки-то не было! Он подслушал наши девичьи секреты, и ему захотелось почему-то эти секреты из моей головы выбить. Но не успел, бедняга.
— Когда вас поместили в камеру, там уже кто-то был?
— Зачем эти наводящие вопросы, начальник? Вашему брату запрещено задавать наводящие вопросы, так что не будем нарушать уголовно-процессуальный кодекс.
— Нет, вопрос не наводящий. Я вас спрашиваю — кто был в камере кроме вас?
— Коля Верховцев в камере был. Так вот Коля и показывает мне, что шурупы, которыми крепится решетка на окне, очень даже запросто вывинтить можно. Он уже сообразил, чем это можно сделать — набойками от каблука.
— Но вывинтили вы?
— Нет, Коля.
— Нет, вы. Коля не сможет. Сил не хватит. Вот вы и руки в карманы сунули, Горецкий. А я ведь, когда зашел, первым делом на ваши пальцы посмотрел. Содраны они, сбиты.
Горецкий внимательно посмотрел на свои ладони, на пальцы, повертел их перед глазами, вздохнул.
— Ладно. Был грех — вывинтил шурупы.
— Почему решили убежать?
— Сам не знаю. Когда выпьешь двести пятьдесят да еще с пивом, без труда можно через Пролив махнуть.
— Неужели так страшно стало, что и буран не остановил?
— Вот мы и на личности скатились... А такой разговор приятный был!
— Зачем Колю с собой потащили?
— Сам увязался. Домой, говорит, мне теперь дороги нет, отец лупить будет... И увязался.
— Хорошо, так и запишем. А как же вы растерялись там, в сопках?
— Ума не приложу! Смотрю — нет Кольки. Искал-искал, из сил выбился — нет Кольки. Неужели, думаю, он вперед ушел... Кинулся догонять — не догнал. Как меня самого нашли — не помню.
Колчанов молчал, давая Горецкому выговориться.
— Колька ведь местный, знает дорогу, знает, как к нивхам выйти, к буровикам. Я не представляю, кто его еще столько бы искал, сколько я... Дело в том, что я по дурости проболтался ему там, на Проливе, что Самолетова ножом ударил, он и взбеленился. Самолетов у него среди людей на первом месте... Он обиделся и удрал от меня. Удрал, понимаете?! Удрал. Только дети могут такие глупости делать. А взрослый понимает — Север.
— Так, — протянул Колчанов. — Так, — повторил он раздумчиво. — Ну, а насчет синяков и разукрашенной физиономии что у вас приготовлено?
— Синяки? Скажу. Поставил мне их один человек, спаситель мой, дай бог ему здоровья. Кто — не знаю. Он первым нашел меня, я уже замерзать стал. Нашел и так меня отделал, что тело до сих пор горит... Навалился как медведь, трясет и орет не своим голосом: «Где Колька?» Благодаря его тумакам я и проснулся тогда, в себя кое-как пришел. И отвечаю ему — не знаю, мол, где Колька. Потерялся Колька. Тогда он мне еще вломил, век за него молиться буду, и ушел он в темноту. Кольку искать...