Медвежий угол
Шрифт:
— Значит, медведь вам синяки наставил, медведь помял, — озадаченно проговорил Колчанов. — Ну, ладно, у меня все. — Он поднялся, надел пальто, с трудом застегнул пуговицы. — Выздоравливайте, гражданин Горецкий, завтра в город полетим. Там повеселее будет.
Направляясь в палату, где лежал Коля Верховцев, Колчанов с удивлением почувствовал, что волнуется. Да, ему удалось выяснить многие
Следователь открыл дверь палаты, просунул голову и увидел на кровати парнишку.
— Ищу Верховцева! — доверительно прошептал Колчанов.
— Я Верховцев...
— Вот тебя-то мне и надо! Ну, давай знакомиться... Фамилия моя Колчанов. Следователь. Прошу любить и жаловать. Если ты не против, я присяду.
— Конечно, что вы... Садитесь, пожалуйста.
— Как сам-то поживаешь?
— Уже лучше... А вначале неважно было... Врач говорит, что ноги целы будут, а вот с левой рукой дело похуже... Так что ученик слесаря Николай Верховцев пойдет на маяк смотрителем.
— Уж и работу присмотрел! Так вот, глупости это глупые, и больше ничего. Я только что с врачом разговаривал. Единственное, что тебе грозит, так лишняя неделька в этой палате. И все. И можешь мне поверить, что самое худшее в твоем положении — это опустить голову. Учти.
— Ладно, учту.
— А теперь, если ты не против, давай немного о деле поговорим. Вот скажи мне, не лукавя, не тая, — на кой черт тебе понадобилось с Горецким на Пролив среди ночи идти?
— А так! Назло хотелось сделать. Вы меня в кутузку, а я уйду. И ушел. Дурь, конечно, собачья, но так уж получилось.
— Ну, хорошо, запер тебя Михалыч... Да, а за что?
— Тоже дурь... — Коля отвел глаза в сторону. — Понимаете, пива мне Верка в магазине не дала. Мал, говорит. А народ в хохот, а тут еще девчонка одна... Ну, я и психанул. А Михалыч меня за холку и в кутузку. Поостынь, говорит.
— Ну, хорошо, а почему на Пролив удрал, а не домой?
— Горецкий уговорил. Что же ты, говорит, товарища по несчастью бросаешь? И понес, понес... Вначале у меня и вправду была мысль домой двинуть, но он все время присматривал за мной, про дружбу плел, про товарищество... Как я понял, забоялся он один в буран идти.
— Понятно. Еще вопрос. Как вы расстались на Проливе?
— Как расстались... Сделали привал где-то километров через пять, ну, отдохнуть сели. Он всю дорогу болтал, болтал, вот и проболтался, что Лешку Самолетова ножом порезал. Я только тогда понял, почему он этот побег затеял.
— Дальше?
— А дальше поцапались мы. Я будто взбесился тогда... Ведь Лешка вроде мой наставник, ну, учеником я при нем. Всегда вместе. Парень что надо! Вот злость меня и взяла, что Горецкий обманом за собой потащил. Кинулся я на него, вцепился в пасть... Но, сами понимаете, силы оказались неравными. Он намял мне бока и заставил еще с километр идти вместе с ним... А потом я убежал от него. Мы тогда по берегу шли, вдоль Пролива, вот я
Посмотрев в этот момент на Колчанова, ни за что нельзя было догадаться, что он насторожен, что даже пальцы его слегка вибрируют от напряжения, что каждое его слово, каждая интонация, жест далеко не случайны.
— Он что же, в самом деле перетрухал? — рассмеялся Колчанов понимающе.
— Ого! — воскликнул Коля. — Вы бы посмотрели на него тогда! В Поселке он немногим дорогу уступал, а там... Вы не поверите — меня по имени-отчеству называть стал! Представляете? Горецкий меня называет Николаем Васильевичем! Я вначале не понял даже, подумал, к кому это он обращается, может, думаю, он в темноте еще кого увидел... А выходит, что это я — Николай Васильевич... Потеха!
— Это когда ты от него удрать решил?
— Ну!
— А как он себя вел, когда ты от него спрятался? — подступил Колчанов к главному своему вопросу.
— Искал! Он ведь дороги не знает... Звал, возвращался, видно, понимал, что я где-то рядом... Целую речь толкнул, обращаясь ко мне!
— Что же он говорил? — улыбнулся Колчанов.
— А! Скукотища! Что нехорошо, мол, я себя веду, что погибнет он один... Обещал вообще уехать из Поселка, если я того захочу. Представляете? Если я, Колька, захочу, то он, Горецкий, из Поселка уедет!
— И ты все это время его видел? — Колчанов весь замер внутри.
— Да нет, почему все время, — беззаботно ответил Коля. — Буран ведь был. Он сначала толокся на одном месте, потом уходил в темноту, снова возвращался... Один раз довольно долго его не было... С полчаса.
— И после этого он подошел к тебе совсем близко?
— Да, в двух шагах остановился.
— И молчал?
— Да, на этот раз молчал, — озадаченно проговорил Коля.
— А место там какое? Опасно ходить?
— Еще как! Там мало того, что обрыв метров десять, да еще эти узкие провалы в берег выдаются. Провалы снегом заносит, их не видно, — зато падать мягко.
— Значит, злой ты тогда на Горецкого был?
— Да, ведь он Лешку... И меня потащил...
— И даже, говоришь, в пасть пробовал ему вцепиться там, на Проливе?
— Ну!
— И если бы была такая возможность — отомстил бы ему?
— Ну... если бы возможность была... Если бы я смог... Говорю же — злой я тогда на него был.
— Видел бы ты Горецкого... Как на рождество разукрашен — прихрамывает, рука на перевязи, физиономия в синяках... Уж теперь-то Вера нальет тебе кружку пивка, а?
— Да она мне за этого Горецкого еще вслед кружкой запустит!
— За Горецкого?
— Ну!
— Думаешь, она знает, что это твоя работа?
— А чья же еще? Больше некому!
— А может, он сам... сорвался?
— Да нет... Пришлось помочь.
— Он ведь мог крепко разбиться.
— Ничего, он везучий, — Коля слабо улыбнулся, видно, устав от допроса.
— Ну ладно, на сегодня хватит, и так разболтались, — Колчанов поднялся, аккуратно поставил табуретку в сторонку. — Выздоравливай. Вот здесь подпиши протокол, будь добр. Да, я еще хотел спросить у тебя: почему Самолетов так Горецкого не любит? У них и раньше что-то было?