Медвежий вал
Шрифт:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Более двух лет стонет Белоруссия под ярмом жестокого врага.
Забурьянели непаханые поля. Обезлюдели деревни. Не порадует глаз приветливо вьющийся над хатой дымок, не пахнет навстречу ароматом свежеиспеченного ржаного каравая.
Где ты, свет электрических огней?
Где вы, звонкие задушевные песни? Иль не грустит больше по милому девичье сердце?
Молчит деревня. Черны проемы окон, и только кое-где
Дым пожарищ застилает ясные звезды; птицы с печальными криками разлетаются от своих гнездовий в поисках земли, еще не пропитавшейся запахом гари.
Два года, долгие, как вечность, отбросили цветущий край к нищете и бесправию. Дико людям впрягаться в соху после того как по этой земле много лет ходили тракторы и комбайны.
Тому, кто дышал воздухом свободы, неволя страшнее смерти, и глаза народа налиты ненавистью. Настороженная мина, перебитый рельс, пуля партизана на лесной дороге встречают врага.
Долга черная ночь, но близится рассвет. В глухой тьме зарницами близкой освободительной грозы полыхают орудийные выстрелы наступающей Советской Армии.
В сентябре тысяча девятьсот сорок третьего года, после долгих боев, войска Калининского и Западного фронтов прорвали фашистскую оборону под Духовщиной и Ярцевом и освободили разрушенный Смоленск.
Танковые части пробивались по большакам к Витебску, проселками и просто без дорог шла пехота. Усталые пехотинцы неохотно уступали дорогу легковой машине и, только увидев за стеклом фуражку с круглым генеральским знаком — «Начальство какое-то!», — сторонились более поспешно, не проявляя ни особенного любопытства, ни желания выровнять строй. Артиллеристы, те и вовсе не обращали внимания на сигналы шофера, и он, рывками вывернув машину с наезженной колеи, стал полем обгонять медленно ползущую батарею полковых орудий.
Генерал не остановил машину, никого не «разнес» за невнимательность. Раскачиваясь, он сидел, закрыв глаза, и делал вид, что дремлет. Когда машину стало бросать на ухабах, он скупо обронил шоферу:
— Не можешь полегче...
— Так разве я виноват, товарищ командующий! Сигналишь-сигналишь, а они будто глухие...
— Ну-ну... Ты думаешь, им легче?
Генерал Березин возвращался с совещания, которое командующий фронтом накоротке провел с командующими армий. Это была своеобразная коллективная оценка обстановки своих и противника сил, черновая наметка действий на ближайшее время. Ничего нового, неожиданного он там не услышал. Информируя о положении в своей армии, Березин подчеркнул, что хотя у него и продолжают действовать танковая группа и прежнее количество стрелковых соединений, но возможности армии весьма ограниченны из-за больших потерь; из-за плохого состояния дорог сложилось к тому же тяжелое положение со снабжением войск. Он высказался за то, чтобы дать частям передышку.
— Как это ни болезненно, но я должен признаться, что инициатива уходит из наших рук, и не мы диктуем, а противник сам стал выбирать время для отхода на новые рубежи. Это уже планомерный отход. Наступление в таких условиях сулит лишь незначительные успехи, но расплачиваться за них придется неоправданно высокой ценой...
Видя, как хмурится командующий, как он раздраженно постукивает по столу карандашом, Березин понял, что говорит не то, что тому хотелось бы услышать, но иначе поступить не мог. Ответственность обязывала не только доложить о фактах, но и сделать выводы. Несколько лет командуя армией, он не желал принимать во внимание иных мотивов, кроме интересов дела.
— Ни о каком прекращении активных наступательных действий не может быть и речи, — резко сказал командующий фронтом.
Он только что прилетел из Москвы, где в Ставке ему пришлось выслушать много горьких истин по поводу того, что, имея такие силы, фронт не провел ни одной операции, которая увенчалась бы окружением и полным разгромом противника. Фронт попросту выталкивал врага лобовыми атаками, расплачиваясь за свои победы громадными потерями. В Ставке были недовольны, и теперь только освобождение новых районов, только взятие Витебска могли в какой-то мере поддержать его пошатнувшийся авторитет. А тут разговор об отказе от наступления...
— Не к лицу командующему руководствоваться личными чувствами и разводить жалость. У нас армия, а не богоугодное заведение... — Почувствовав, что перехватывает, командующий фронтом взял себя в руки и заговорил более спокойно, обращаясь уже не к одному Березину, а ко всем: — Пока наступают другие фронты, мы обязаны наступать. Интересы государства требуют быстрейшего освобождения Витебска, и мы его возьмем, чего бы это нам ни стоило. Не кажется ли вам, что вы переоцениваете значение потерь? А это ведет к утрате чувства перспективы. Да, у нас есть потери. Значит, надо думать о мобилизации неиспользованных возможностей...
По дороге шла дивизия, выведенная в резерв. Шинели на солдатах были мятые, грязные, лица небритые, угрюмо-сосредоточенные. С начала Курского сражения бои на всех фронтах идут без передышки и наступление идет к своему естественному концу.
На перекрестке, в стороне от общего потока, стояла легковая машина. Березин подъехал к перекрестку. К машине подошел офицер оперативного отдела и доложил:
— По приказанию начальника штаба прибыл проводить вас до нового командного пункта!
— Садитесь, показывайте дорогу! — сказал Березин и указал на место позади себя.
Дом, отведенный для Березина, стоял в деревне особняком, был просторен и чист внутри. Повсюду уже были расставлены привычные Березину вещи, и он, войдя, почувствовал, что наконец-то попал домой, и облегченно вздохнул. Повесив шинель, он прошелся по комнате и остановился у зеркала. Машинально пригладил густые волнистые волосы, зачесанные назад, и приблизил лицо к стеклу.
«Сивею, — с горечью отметил он, поправляя когда-то темные, а сейчас вперемежку с серебром пряди. — Бежит время!» Да, время неумолимо делало свое дело, раздало его в плечах, в талии, запрятало внимательные, изучающие глаза под широкие, в палец, мохнатые брови. Время с размаху, не заботясь о красоте, рассекло лицо глубокими морщинами. Но за некоторой грубоватостью облика угадывались большая физическая и душевная сила, непреклонная воля и трезвый ум, умеющий направить все эти качества к одной ясной цели.