Мегре колеблется
Шрифт:
Маленький человек вынул из кармана носовой платок и стал так старательно протирать стекла очков, будто это было делом первостепенной важности. Вдруг зрачки его сузились, как бы растворились в белизне роговицы, и только рот выражал какое-то детское, беспомощное волнение.
– Вы ее увезете?
Его голос был едва слышен.
– Чтобы избежать назойливости репортеров
Парандон бросил на него благодарный взгляд.
– Вы не хотите с ней повидаться?
– спросил Мегрэ, далеко не уверенный в ответе.
– Но что я ей скажу?
– Я вас понимаю. Вы правы. Дети дома?
– Гюс в лицее... Не знаю, дома ли Бэмби или у нее сегодня лекции...
Мегрэ вдруг подумал о той, которая должна будет скоро уехать, и о тех, кто останется. Им тоже не сладко придется.
– Обо мне она ничего не говорила?
Адвокат задал вопрос робко, почти с опаской.
– Она мне много о вас рассказывала.
Теперь комиссар понимал, что не в книгах мадам Парандон нашла слова, которые, казалось, обвиняли ее мужа. Она переносила на него все, что было присуще ей самой, свои душевные муки.
Он посмотрел на часы и пояснил:
– Я дал ей время, чтобы одеться, собрать чемодан... С ней в комнате ее горничная.
...если обвиняемый был в состоянии безумия или если он был принужден к тому силой, которой он не мог противостоять...
Люди, которых ему по долгу службы приходилось арестовывать, иногда бывали оправданы судом, иногда осуждены. Некоторые из них, особенно часто это бывало в самом начале его деятельности, были приговорены к смертной казни, а двое из них даже просили, чтобы он не покидал их в последние минуты.
В юности он начал заниматься медициной и жалел, что пришлось ее бросить из-за семейных обстоятельств. Если бы ему удалось продолжить занятия, разве не выбрал бы он психиатрию?
Тогда ему пришлось бы ответить на вопрос:
...если обвиняемый был в состоянии безумия во время совершения действия или если он был принужден...
Может,
Парандон встал, подошел к нему своей нерешительной, неуклюжей походкой и протянул руку.
– Я...
Но он не в силах был продолжать. Они только и сделали, что, глядя друг другу в глаза, распрощались за руку. Потом Мегрэ пошел к двери и, не оборачиваясь, закрыл ее за собой.
Он был удивлен, увидя Люка и Торранса у выхода. Взгляд его помощника, брошенный в сторону салона, объяснил ему, почему Люка оставил свой пост в коридоре.
Посреди салона в светлом костюме, белой шляпке и белых перчатках стояла мадам Парандон. Рядом с ней Лиза держала чемодан.
– Садитесь обе в машину и ждите меня...
Мегрэ чувствовал себя распорядителем на похоронах и знал, что всегда будет противно вспоминать минуты, которые он сейчас переживает.
Он подошел к мадам Парандон, слегка поклонился и услышал, как она произнесла тихим, спокойным голосом:
– Я следую за вами...
Лиза спустилась в лифте вместе с хозяйкой. Шофер вскочил, чтобы открыть дверцу; крайне удивленный тем, что Мегрэ не садится в машину сзади, он взял чемодан и положил в багажник.
– Вы отвезите мадам Парандон на набережную Орфевр, 36.
– обратился к нему Мегрэ.
– Въедите через арку во двор и поверните во дворе налево...
– Слушаюсь, господин комиссар.
Мегрэ подождал, пока машина пробьется через целую заставу озадаченных журналистов и фотографов, потом, осаждаемый их вопросами, вырвался и сел в маленькую черную машину сыскной полиции, где уже сидели Люка и Торранс.
– Вы сейчас произведете арест, господин комиссар?
– Не знаю.
– Вам удалось найти виновного?
– Еще не знаю, ребята...
Он говорил сущую правду. Одно за другим ему приходили в голову слова шестьдесят четвертой статьи, ужасающие по своей неточности.
А солнце все светило, каштаны цвели, и он увидел тех же людей, круживших около дворца президента Республики.