Мегре колеблется
Шрифт:
– Да.
– Ну, и что же вы решили?
Она вся напряглась и резко бросила:
– На мать.
– Вы что, ненавидите свою мать, мадемуазель Парандон?
– Вовсе нет. Мне даже хотелось бы поддержать ее. И я пыталась...
– Поддержать - в чем?
– Вы думаете, что таким образом можете добиться чего-нибудь?
– О чем это вы?
– О ваших вопросах... О моих ответах...
– Я стараюсь понять...
– Вы провели в нашей семье всего несколько часов
– И знаете, кто писал мне письма?
– Да.
– А как вы узнали?
– Увидела, как он срезает штамп с бумаги.
– Гюс сказал вам, для чего он это делает?
– Нет... Я догадалась уже потом, когда пошли толки о письмах...
– И кто о них толковал?
– Не помню... Кажется, Жюльен Бол... Он мне очень нравится. С виду он чучело гороховое, но в действительности - парень что надо.
– Меня интересует одна подробность... Вы сами придумали себе имя Бэмби, а брату - Гюс? Она слегка улыбнулась.
– Вас это удивляет?
– Из протеста?
– Угадали. Из протеста против жизни в этой огромной шикарной казарме, против нашего образа жизни, против тех людей, которые у нас бывают. Лучше бы я родилась в какой-нибудь простой семье и сама пробивала бы себе дорогу в жизни...
– Вы и так пробиваете свой путь - на свой лад...
– Ну, знаете, археология... Не хотела я заниматься таким делом, где мне пришлось бы отбивать место у других...
– Вас особенно злит ваша мама?
– Я, знаете, предпочитаю не говорить о ней...
– Но разве же не в ней сейчас суть дела?
– Возможно... Не знаю...
Она украдкой взглянула "а комиссара.
– Вы считаете, что это - она?
– настаивал Мегрэ.
– Почему вы так думаете?
– Когда я подошел к ее комнате, я слышал, с каким жаром вы там изъяснялись...
– Ну, это вовсе не значит, что я считаю ее виновной. Мне не нравится тот образ жизни, который она ведет сама и навязывает нам... Не нравится...
Она владела собой хуже, нежели ее брат, хотя внешне казалась спокойнее.
– Вы ставите ей в вину, что ваш отец не был с ней счастлив?
– Нельзя делать счастливыми людей против их воли. А что касается несчастья...
– Мадемуазель Ваг нравилась вам так же, как и Жюльен Боа?
Не колеблясь, она отрезала:
– Нет!
– Почему?
– Она была просто мелкая интриганка, которая внушала отцу, что любит его!
– А вы когда-нибудь слышали, как она говорила о своей любви?
– Еще чего! Стала бы она ворковать при мне?! Достаточно было видеть ее с отцом! И я прекрасно понимала, что у них происходит при закрытых дверях!
–
– Плевать мне на моральные соображения! Да о какой морали идет речь? Мораль какого круга? Разве мораль в нашем районе та же, что в каком-нибудь провинциальном городишке? Или в двадцатом округе 9?
– По-вашему, мадемуазель Ваг чем-нибудь огорчала вашего отца?
– Может быть, она еще больше отдаляла его...
– Вы хотите сказать, что он отдалился от семьи - из-за нее?
– Я как-то не задумывалась над таким вопросом. Да и никто другой о нем не думал... Скажем так, не будь ее - может быть еще удалось бы...
– Восстановить?
– Тут нечего восстанавливать... Родители никогда не любили друг друга... И вообще я не верю в любовь... Но ведь можно просто жить в каком-то согласии, хотя бы в покое...
9 Рабочий район Парижа.
– Этого вы и пытались добиться?
– Иногда я пыталась утихомирить неистовство мамы, доказать ей всю ее непоследовательность...
– А отец не помогал вам в этом?
Хотя у девушки был совсем иной образ мысли, нежели у брата, все же кое о чем они судили одинаково.
– Отец отступился.
– Из-за мадемуазель Ваг?
– А я больше не буду отвечать вам... Ничего больше не скажу... Вы поставьте себя на мое место - я возвращаюсь из Сорбонны и вдруг...
– Что же, может, вы и правы... Но поверьте, я делаю все, чтобы в дальнейшем избежать мучительных формальностей... Вы тоже представьте себе расследование, которое будет тянуться неделями... Неопределенность... Вызовы в сыскную полицию.,. Потом - к следователю...
– Да, об этом я не подумала... А что вы будете теперь делать?
– Я еще ничего не решил.
– Вы завтракали?
– Нет. Да и вы тоже, и Гюс, наверно, ждет вас в столовой.
– Разве отец не будет завтракать с нами?
– Ему хочется побыть у себя одному.
– А вы не хотите завтракать?
– Есть сейчас не хочу, но скажу откровенно, умираю от жажды.
– Чего выпьете? Пива? Вина?
– Все равно - лишь бы стакан побольше! Она невольно улыбнулась.
– Обождите минутку.
Он понял, почему она улыбалась. Она не могла представить себе, что комиссару вынесут стакан вина на кухню или в буфетную, как простому разносчику. Но и не могла допустить мысли, что он сядет рядом с нею и Гюсом в столовой.
Она не стала обременять себя подносом. В одной руке она держала бутылку старого Сент-Эмилиона, в другой - большой граненый хрустальный стакан.
– Не сердитесь, если я была резка и от меня не было проку.
– Ну почему же? От всех вас был прок... Идите скорее есть, мадемуазель Бэмби!