Мегрэ в школе
Шрифт:
— Я так вам благодарна, что вы ему поверили!
Он не мог ей признаться, что и сам еще не знает, почему он вдруг решил поехать сюда: может, в этом повинно весеннее солнце над Парижем, а может, воспоминание об устрицах и белом вине…
— Если бы вы только знали, господин комиссар, как я себя упрекаю! Ведь это я виновата во всем, что здесь произошло. Я испортила жизнь и ему, и нашему сыну… Я стараюсь искупить свою вину. Я ведь очень сильная…
Он испытывал примерно такое же чувство неловкости, как если бы пришел невзначай в дом, где лежал покойник, и не знал бы, что сказать.
Все трое — Гастен, его жена и их сын — настолько отличались от всех прочих обитателей, что комиссар хорошо понимал, почему здешние крестьяне не доверяют им.
— Я не знаю, чем все кончится, — продолжала она, вздохнув, — но я не могу поверить в то, что суд может приговорить невиновного. Это такой необыкновенный человек! Вы видели его, однако вы его не знаете… Скажите, как он чувствовал себя вчера вечером?
— Хорошо. И очень спокойно.
— Правда, что ему надели наручники на перроне?
— Нет. Он сам пошел за двумя полицейскими.
— И много было там народу?
— Все прошло тихо и незаметно.
— Как вы думаете, может, ему что-то нужно? У него ведь слабое здоровье. Он не из крепышей…
Она не плакала. Она, наверно, столько пролила в жизни слез, что больше их и не осталось. У окна, как раз над ее головой, висела фотография молодой девушки, почти толстушки, и Мегрэ не мог оторвать от нее глаз, спрашивая себя: неужели она и в самом деле была когда-то такой — со смеющимися глазами и с ямочками на щеках?..
— Да, — вздохнула она, — тогда я была молода…
Рядом с этой фотографией висела другая — фотография Гастена. Он почти не изменился, с той только разницей, что тогда он носил довольно длинные волосы, как у художников, и, конечно, писал стихи.
— Вам уже рассказали? — пробормотала она, бросив настороженный взгляд на дверь.
И он почувствовал, что именно об этом она и хотела рассказать, что именно об этом она и думала с тех пор, как он приехал, что именно это и было для нее самым важным.
— Вы говорите о том, что произошло в Курбевуа?
— Да, о Шарле…
Спохватившись, она покраснела, как будто произнесла запретное имя.
— Шевассу?
Она утвердительно кивнула.
— Я все еще спрашиваю себя, как это могло случиться. Я столько выстрадала, господин комиссар!.. И я хотела бы, чтобы мне объяснили! Видите ли, я не плохая женщина. Я познакомилась с Жозефом, когда мне было пятнадцать лет, и сразу же поняла, что выйду за него замуж. Мы вместе готовили нашу будущую жизнь. Мы оба решили, что будем учить детей.
— Эту мысль подал вам он?
— Думаю, что да. Он умнее меня. Это человек с головой. Но он очень скромен, и люди не всегда это понимают. Мы получили наши дипломы в один и тот же год и поженились; с помощью влиятельной кузины мы оба получили назначение в Курбевуа.
— Вы полагаете, что все это имеет отношение к тому, что здесь произошло во вторник?
Она взглянула на него с удивлением. Ему не следовало было прерывать ее, так как она могла растеряться и стать в тупик.
— Во всем виновата я… — Нахмурившись, она постаралась пояснить свои слова: — Если бы не случилось того, что было в Курбевуа, мы не приехали бы сюда. Там Жозеф пользовался общим уважением, ибо городские жители куда более современны, нежели здешние. Он преуспевал там. У него было будущее.
— А вы?
— Я тоже. Он помогал мне, давал советы. А потом наступил день, когда я будто сошла с ума. Я и теперь себя спрашиваю: что же тогда со мной случилось? Ведь я не хотела этого, боролась с собой. Даже дала себе клятву, что никогда не позволю поступить так… А когда приходил Шарль… — Она снова покраснела, будто боясь, что рассказ ее неприятен Мегрэ. — Простите меня…
Я не думаю, что это была любовь… ведь я люблю и всегда любила Жозефа. Я была как в лихорадке и забывала обо всем на свете, даже о нашем сыне, который был еще крошкой… Я могла его бросить, господин комиссар. Я и в самом деле надумала бросить их обоих и уехать куда глаза глядят… Вы понимаете меня?
Он не решился сказать ей, что история ее весьма банальна. Ведь ей так хотелось верить, что это что-то из ряда вон выходящее, что она должна истязать себя, упрекать, упрекать…
— Мадам Гастен, вы католичка?
— Да, до встречи с Жозефом я была католичкой, как и мои родители. Но он верит только в науку и в прогресс.
Он ненавидит священников.
— Вы перестали посещать церковь?
— Да.
— После того, что произошло?
— Я не могла туда ходить. Мне казалось, что я предала бы его опять… Когда мы приехали сюда, я думала, что мы сможем начать новую жизнь. Местные жители, как это всегда бывает в деревнях, смотрели на нас с недоверием. Но я была уверена, что в один прекрасный день они оценят достоинства моего мужа. Потом история в Курбевуа каким-то образом стала здесь известна, и даже ученики перестали его уважать. Я же говорила вам, что во всем виновата я…
— Не случались ли у вашего мужа столкновения с Леони Бирар?
— Случались… Ведь он секретарь мэрии, а эта женщина умела доводить людей до белого каления… Речь шла о пособии. Жозеф всегда был очень пунктуален.
Он знает свой долг и отказывался подписывать липовые справки…
— Она знала, что у вас произошло?
— Как и все.
— Она и вам показывала язык?
— Когда я проходила мимо, она выкрикивала мне всякие грязные слова. Я старалась обходить ее дом стороной. Она не только высовывала мне язык, но и… Впрочем, это детали. И все-таки трудно поверить, что такая старая женщина… Да… Жозефу никогда не приходило в голову убить ее за все ее пакости. Он вообще никого не мог бы убить. Вы видели его. Это очень добрый человек, он хотел, чтобы все были счастливы…
— Расскажите мне о вашем сыне.
— Что я могу вам рассказать? Он похож на отца. Это спокойный ребенок, усидчивый, развитой не по возрасту. Он не первый в классе лишь только потому, что иначе мужа обвинили бы в том, будто он потакает своему сыну. Жозеф нарочно занижает ему оценки. Он все понимает. Мы объяснили ему, почему надо так поступать.
— Он знает о том, что случилось в Курбевуа?
— Мы никогда ему об этом не говорили. Но его товарищи наверняка не упустили такой возможности. А он делает вид, что ничего не знает.