Мегрэ
Шрифт:
— Нет. Они посмотрели друг на друга. Обменялись взглядами. Хозяин со вздохом занял свое место за стойкой.
— Это все?
— Жозеф, казавшийся смущенным, объяснил: «Знаете, это вовсе не потому, что он такой гордый».
В это время дня улица Бланш выглядела почти провинциальной. Слышно было, как цокают копыта лошадей, везущих тяжелую телегу пивовара.
— Остальные ухмыльнулись, — прибавила Фернанда. — Тот, кто облапил мое колено, проворчал: «Как же, как же, вовсе он не гордый! Только достаточно хитрый, чтобы
Фернанда, постаравшаяся ничего не упустить, завершила свой рассказ.
— Домой вернулась сразу же?
— Нельзя было.
Это, похоже, не понравилось Мегрэ.
— Нет, нет, — торопливо оговорилась она, — этого я сюда не приводила. Таким лучше не показывать, что у тебя тоже есть кое-что. А отпустил он меня только в пять.
Она встала и пошла подышать к окну.
— Как зовут…
Мегрэ озабоченно прошелся по комнате.
— Как зовут твоего клиента?
— Эженом. На портсигаре у него инициалы: две золотые буквы — «Э» и «Б».
— Сходишь еще раз в «Табак» нынче вечером?
— Раз надо.
— Займись, в первую голову, тем, кого зовут Жозефом, коротышкой, что навел полицию.
— Но он же не обратил на меня внимания.
— Я тебя не об этом прошу. Просто хорошенько запоминай все, что он скажет.
— А теперь, с вашего позволения, мне надо заняться хозяйством, — объявила Фернанда, повязывая голову косынкой.
Они пожали друг другу руки. Спускаясь по лестнице, Мегрэ не подозревал, что сегодня же ночью на Монмартре состоится облава и что главной целью агентов явится «Табак», и Фернанду они увезут в предвариловку.
Зато это знал Кажо.
— Мой долг — указать вам с полдюжины женщин, не соблюдающих установленный порядок, — распинался он в эту минуту перед начальником отдела охраны нравственности.
Первой угодить в полицейский фургон предстояло Фернанде.
Глава 4
Когда в номер постучали, Мегрэ, только что приведший себя в порядок, вытирал бритву. Было девять утра.
Он проснулся еще в восемь, но — что с ним случалось редко — долго лежал в постели, разглядывая косые лучи солнца и прислушиваясь к городским шумам.
— Войдите! — крикнул он, одним глотком допив кофе, стывший на дне чашки.
В номере послышались шаги Филиппа. Потом он заглянул в ванную.
— Доброе утро, малыш!
— Доброе утро, дядя!
Уже по голосу Мегрэ понял: дело плохо. Он застегнул рубашку и повернул голову к племяннику, у которого набрякли веки, а крылья носа опухли, как у заплаканного ребенка.
— Что случилось?
— Меня берут под стражу.
Филипп произнес это таким тоном и с таким видом, с каким мог бы объявить: «Через пять минут меня расстреляют».
Одновременно с этим заявлением он протянул дяде газету, где Мегрэ, продолжая одеваться, прочел:
«Хотя инспектор Филипп Лауэр отрицает свою вину, следователь Гастамбид решил, кажется, взять его под стражу сегодня же утром».
— «Эксельсиор» поместил мою фотографию на первой полосе, — трагически добавил Филипп.
Дядя промолчал — говорить было, собственно, нечего. Со спущенными подтяжками, в шлепанцах, бывший комиссар расхаживал по залитому солнцем номеру, отыскивая трубку, табак и, наконец, спички.
— Заходил утром на службу?
— Нет, я прямо с улицы Дам. Пил кофе с рогаликом на бульваре Батиньоль и прочел газету.
Утро было неповторимое. Воздух свежий, солнце яркое, парижская сутолока напряженная и бурная, как неистовый танец. Мегрэ приоткрыл окно, и комната запульсировала в унисон с набережными, между которыми, слепя глаза, медленно катилась сверкающая Сена.
— Ну что ж, придется идти, мой мальчик. Что я могу тебе еще сказать?
Ему вовсе не хотелось распускать нюни над участью этого мальчишки, променявшего тенистую долину в Вогезах на коридоры уголовной полиции.
— Разумеется, там не то что дома — баловать не будут.
Мать Филиппа приходилась сестрой г-же Мегрэ, и этим было все сказано. Дом у них был не дом, а форменный инкубатор. «Филипп вот-вот вернется… Филиппа надо покормить… Поглажены ли рубашки Филиппа?..»
А разные лакомые блюда, кремы, домашние настойки! А веточки лаванды в бельевом шкафу!
— У меня для вас еще кое-что, — сказал Филипп, когда дядя прилаживал на место пристежной воротничок. — Нынче ночью я побывал во «Флории».
— Естественно.
— Почему естественно?
— Потому что я советовал тебе туда не ходить. Что ты еще учудил?
— Ничего. Просто поболтал с этой девушкой, Фернандой. Да вы ее знаете. Она дала мне понять, что работает на вас и должна выполнить какое-то ваше задание в табачной лавочке на углу улицы Дуэ. Я тоже уходил и машинально увязался за нею: мне было как раз по дороге. Так вот, когда она вышла из «Табака», к ней прицепились инспектора из охраны нравственности и сунули ее в «воронок».
— Держу пари, ты вмешался.
Филипп потупился.
— Что они тебе ответили?
— Они, мол, знают, что делают.
— Ну, ступай, — вздохнул Мегрэ, ища галстук. — Да не очень расстраивайся.
Он сгреб племянника за плечи, расцеловал в обе щеки и, чтобы поскорей положить конец сцене, сделал вид, что страшно занят. И только когда дверь распахнулась и захлопнулась, он поднял голову, но тут же ссутулился и пробурчал нечто неразборчивое.
На набережной он первым делом купил в киоске «Эксельсиор» и взглянул на фотографию, действительно красовавшуюся на первой полосе с такой подтекстовкой: «Инспектор Филипп Лауэр обвиняется в убийстве Пепито Палестрино, за которым ему было поручено наблюдать».