Механические птицы не поют
Шрифт:
Уолтер услышал шорох ткани и звук приближающихся шагов.
— Ух ты, кофе! Ты варил?
Она коснулась его пальцев, забирая чашку. Уолтер открыл глаза, тяжело вздохнул и закрыл их обратно.
— Милая, не могла бы ты одеться?
— Так я же…
— Что-то кроме рубашки?
— Зануда, — удивленно сказала Эльстер. — Ты же вроде с этой девицей в перьях…
— Мы старые друзья… — смущенно пробормотал он.
— А мы будем новыми друзьями, — ответила она, кладя руку ему между лопаток.
Прикосновение обожгло
— Да оделась я, перестань делать вид, что мы играем в прятки, — проворчала Эльстер.
Уолтер обернулся. Она сидела на кровати, одетая, и смотрела на него своим желтым взглядом, в котором Уолтер ничего не мог прочитать.
— Ничего не забыл? — вкрадчиво спросила Эльстер, делая глоток из чашки.
— Вроде бы…
— Еда, Уолтер. Ты же не оставишь девочку голодной?
— Не оставлю. А ты ответишь мне на простой вопрос.
— Ты хочешь шантажировать меня бутербродом? — обиженно отозвалась она, и Уолтеру немедленно стало стыдно.
— Нет, я отдам его тебе в любом случае, а ты будешь хорошей девочкой и мне ответишь, — сказал он, подавив в себе желание оставить вопрос незаданным.
— Ну… ладно, я попытаюсь. Про черепашек?
— Про еду. Я честно сказать, читал только Рейне, но мне кажется… зачем тебе есть, Эльстер?
— Потому что на масле с бутерброда шестеренки быстрее крутятся, — серьезно ответила она.
— Я не шучу.
— Я тоже.
— Эльстер, послушай, меня терзают очень серьезные подозрения…
— А сделай так, чтобы они терзали тебя поменьше, хорошо? Вот тебе официальная версия: «пташки» едят и пьют, потому что полностью воспроизводят человеческие желания и потребности. Мы на ощупь как люди, мы пьем, едим, испытываем эмоции. Но это все ложь. Как голограммы парусов на мачтах, мы только тени, обманки. Лживое отражение тех, кем мы никогда не будем.
В ее голосе слышалась черная, потаенная тоска. Уолтер сел на край кровати и протянул руку, коснувшись ее лица.
Несколько секунд разглядывал свои пальцы.
— А еще вы плачете, и у вас теплые слезы? Эльстер, ты мне не врешь? Скажи мне правду. Послушай, если ты человек…
Горько усмехнувшись, она закатала рукав до локтя.
— Дерни меня за руку, хорошенько. Не бойся, мне не будет больно. Да сильнее же!
Взяв ее за запястье, Уолтер со всей силы дернул ее к себе.
— Ну? Видишь?
У него в руках осталось нечто, напоминающее толстую кожаную перчатку. От зрелища слегка мутило — видеть изящную женскую кисть, лишенную костей, было неприятно. Эльстер пошевелила перед его лицом пальцами. Уолтер видел механические протезы, не прикрытые имитациями. Рука ее состояла из медных реек и золотистой проволоки, под которой на месте суставов крутились шестеренки.
— Можешь потрогать — протез горячий. Это нужно, чтобы кожа была теплой. Нас постоянно обслуживают, но на самом деле меня может починить любой Инженер, работающий с протезами. Я мечта Эриха Рейне, совершенный механизм. Все, чтобы человек, удовлетворяющий со мной свою похоть, не чувствовал себя обманутым.
— Эльстер… — прошептал Уолтер.
Он не знал, что сказать. Может быть в попытке
— Я лучше живой женщины, Уолтер. Я не болею, не беременею, не старею, а еще со мной можно делать все, что угодно. Даже клирики отказались признать, что боль, которую я испытываю — настоящая.
— А ты испытываешь боль?.. Где в шестеренках прячется эта способность, Эльстер?
— В человеческом желании причинять боль и видеть достоверную реакцию. Не спрашивай меня, я не Инженер. Но если хочешь — ударь меня. Клирики говорят, это не будет грехом. А хочешь… хочешь меня убить?
Медовые глаза Эльстер лихорадочно заблестели. Она подалась вперед, и Уолтер инстинктивно отшатнулся.
— Эльстер, я никогда никого не убивал, — твердо сказал он, чувствуя, как к горлу подступает желчь.
«Спаси меня, Уолтер!» — полоснул сознание голос Джека.
— Тогда… — хрипло прошептала она, — покорми меня, или мне грозит голодная смерть.
Эльстер забрала у него «перчатку» и начала деловито надевать ее на руку.
Спускаясь в зал, Уолтер подумал, что впервые по-настоящему солидарен с альбионскими клириками, и что он искренне ненавидит Эриха Рейне.
Глава 5. Апельсиновые цветы
Ярмарка открывалась рано утром и работала до поздней ночи. Уолтер был большой любитель поспать до обеда, а по ночам крепко выпить, но в последние дни ни того, ни другого он себе позволить не мог. К тому же, если он хотел не только сводить Эльстер на ярмарку, но и купить что-то приличное, делать это стоило с утра. В темноте, в неверном свете золотых электрических фонарей, приезжие торговцы выложат на прилавки товар, большинство из которого будет подделкой. Купить ношеное пальто он мог в любой лавке старьевщика. Приличные вещи покупались при солнечном свете.
В этот раз Эльстер спала на самом краю кровати, свернувшись клубком и свесив руку. Во сне у нее было удивительно серьезное лицо, и Уолтер невольно улыбнулся, в очередной раз поправляя на ней одеяло. Она постоянно раскрывалась, а потом замерзала.
Одеваясь, он размышлял, что ему этим утром важнее — чашка хорошего кофе или еще один рассвет на берегу.
Выбор был простым.
На улице только-только занималась заря. Сине-зеленые сумерки укрывали город, стирая очертания, и Уолтеру казалось, что Лигеплац ускользает, теряется в прохладном тумане с запахом соли. Над морем вставало солнце — далекая красная полоска на горизонте, похожая на порез, с которого течет в темную воду рубиновыми бликами густая кровь.
В порту утро уже началось. Уолтер увидел тот самый пароход, о котором вчера говорил Хенрик. Рядом с изящными парусниками с золотыми бортами и выключенными голограммами парусов, пароход казался настоящим чудовищем, старым кашалотом, заплывшим в стаю дельфинов.
Пароход был огромен, почти втрое больше самого большого из стоящих рядом с ним парусников. Он выглядел так, будто вернулся из боя — краска на бортах облупилась, кое-где расползалась пена ржавчины, а нарисованные на носу глаза и оскаленную пасть пересекала частая сетка глубоких царапин, похожих на шрамы. Весла были задраны над водой, словно паучьи лапы.