Механический Зверь. Часть 6, Тот, кто сражается с чудовищами
Шрифт:
Прямо в этот волнительный и сложный момент, когда девушка признавалась ему в своих безответных чувствах, пока Лаз разрывался от противоречивых, но вполне понятых в такой ситуации эмоций, его сознание продолжало без передышки порождать мысли и идеи, совершенно страшные, а иногда и попросту мерзкие.
Убить Ронду, вгрызться зубами ей в лицо, изнасиловать, сжечь, замучить в страшных пытках, обмануть и воспользоваться ее чувствами… Лаз за много лет научился это подавлять, научился давить в себе эти жуткие порывы, научился мыслить и действовать почти как если бы ничего подобного не было. Но от этого весь этот ужас никуда не делся. Если
Вот только ни это, ни общая картина творящейся у Лаза в голове дичи не давали подсказок. Айна до сих пор понятия не имела, что она может сделать и лишь продолжала просматривать воспоминания молодого человека, незаметно для себя все глубже и глубже погружаясь в его безумие.
Если бы можно было снова взглянуть на серый мир, где все также неподвижно стояли два фантома: огромный чернильно-черный дракон и миниатюрная в сравнении с ним крылатая фигура, легко можно было бы заметить, что сияние образа Айны значительно померкло. Это отличалось от того, что происходило, когда она вытягивала цепи из тела дракона. На этот раз не было никакого губительного холода, гасящего ее свет, он просто затухал, словно медленно догорающая свечка. И невозможно было сказать, на сколько ее еще хватит.
– Ты ведь не убийца! — Дрожащий, напуганный, не желающий умирать Турбас Дайло с ужасом смотрел на погруженную в его грудь руку.
– Я им не был.
Лаз тоже дрожал. Но не от страха, а от осознания того, насколько ощущение чужой жизни, лежащей в его руках, было приятно. Он старался бороться с этим, у него даже почти получалось, но, об этом он никому и никогда не рассказывал, за секунду до того, как раздавить сердце оборотня, его губы все-таки изогнулись в улыбке экстаза.
Это был первый раз, когда он отнял чью-то жизнь, первый из, как выяснится спустя года, многих тысяч. Но именно смерть Турбаса Дайло стала переломным моментом. Именно после нее голоса в его голове, молящие, просящие, приказывающие, обрели свою форму и уже больше никогда не исчезали, с каждым годом становясь лишь сильнее.
Айна, наблюдавшая за первым убийством Лаза и последним убийством в этой развернутой хронологии, уже почти не осознавала себя. Ее сознание растворялось в той тьме, что проходила сквозь него, она переставала быть Айной, переставала быть Мастером Эмпатии, переставала быть кем угодно иным, отличным от того, чью жизнь и чью боль она переживала, как свои. А конец пути был еще очень далеко.
Мир стал размытым, нечетким, словно она смотрела на него сквозь толстый слой воды. Однако самого Лаза она все еще ощущала отчетливо. То маленькое, сморщенное, худое, бледное как смерть существо, что отличалось от других новорожденных как ночь ото дня. Где-то на границе сознания промелькнула мысль о том, что подобного не должно быть, никто не может помнить, что было с ним почти сразу после рождения. А даже если их странная связь смогла донести ее так далеко, Айна просто не могла ощущать совершенно осмысленные и полноценные мысли того, кто несколько дней назад официально даже не существовал. Мысль промелькнула и исчезла, сейчас девушка уже даже не могла думать о себе, как об отдельной личности. Она была Лазом, а Лаз, кажется, впервые почувствовал ту тьму,
Пока он не видел свою душу, не заглядывал внутрь себя и не осознавал, насколько отличается от нормального человека. Но даже так, еще не понимая этого, он впервые ощутил живущую в глубине тьму.
Лаз родился очень слабым, практически мертвым и с самого появления на свет чувствовал на себе чужое сострадание. “Бедненький, как же так вышло?”, “А ведь такая прекрасная семья…”, “Больно на него смотреть!”, — и так далее.
И сейчас, даже не понимая языка, даже не видя тех, кто все это говорил, в фокусе, Лаз ощутил сжигающий душу гнев, направленный на всех этих доброхотов.
“Не жалейте меня! От вашей жалости мне не станет лучше, я не поправлюсь от парочки банальностей! Если можете чем-то помочь, то помогите, если не можете – проваливайте подальше!”
Эта вспышка была краткой, едва заметной, возможно, даже сам Лаз не смог бы ее вспомнить, но, осознание коснулось разума Айны, именно в этот момент в нем впервые заговорил тот, кто сейчас столь яростно требовал крови и смерти.
Воспоминания… не закончились.
Во вспышке света размытая полутьма больницы обратилась ярким светом нещадно палящего солнца. Пустыня африканского континента, последний день, час и последняя минута жизни Семена Лебедева. Айна, впрочем, окончательно утратив связь с реальностью, даже не заметила невозможной смены кадров.
Ее интересовал лишь он, среднего роста черноволосый мужчина, застывший на месте перед женщиной в свободных одеждах.
– …Я могу подарить тебе богатство, славу, женщин, вечную жизнь! Все, о чем мечтают другие может стать твоим. – Говорила она, обращаясь к тому, кого впоследствии назовут Лазарисом Морфеем.
И этот человек, еще самый обычный, не наделенный и крупицей магии и не носящий в душе осколок тьмы, отказался. Он боялся, он боялся ее до безумия, но страх, совсем недавно бывший его худшим врагом, неожиданно обернулся силой, способной дать отпор даже богине.
Он понимал, что находится полностью в ее власти, понимал, что сбежать и тем более как-то противиться ей невозможно, но он отказал сам себе в соблазне поддаться ее словам и ее могуществу. Потому что с той, кто не ценит человеческие жизни, кто убивает людей также легко, как люди убивают тараканов, человеку нельзя заключать сделок, также как таракану нельзя о чем-либо договариваться с человеком.
Именно этот отказ, наверное, был главным и величайшим подвигом Лазариса Морфея.
И теперь Айна точно знала, что должна делать.
– Ай… а… Айна… Айна! Айна, очнись! – С большим трудом девушка пришла в себя, обнаружив, что лежит на полу все в той же комнате, которую, как ей показалось, она покинула много лет назад.
С большим трудом приподнявшись на локте, все тело саднило, словно по нему табун лошадей пробежал, Айна, почувствовав что-то странное, провела рукой сбоку по шее. На пальцах остались еще чуть липкие красные скорлупки. У нее шла кровь из ушей. А когда она попыталась что-то сказать и губы двинулись лишь после того, как лопнули тонкие корочки на верхней губе и подбородке, стало понятно, что кровили и нос, и рот. Коснувшись щеки, Айна, уже почти не удивившись, обнаружила два засохших ручейка, идущих к глазам.