Механист
Шрифт:
Вик мужику совершенно не завидовал. Шел тот с Гоньбой не только оттого, что знал окрестности. Его вела злоба, которой в поиске подпитывались ищейки, выпивая донора насухо. И конец ему грозил один при любом раскладе. Если до мужика и дошло, что он попал, то по виду было это уже безразлично. Тащился заводной игрушкой, покачиваясь, измотанный ночным переходом и использованный душой. На убой шел.
А ищейки — да, они были те самые, из ночи. Старьевщик снова подивился их обыкновенности. Невзрачный рост, один покруглее, другой потоньше, глухие шубы-парки с собачьей отделкой и меховые чулки-сапоги. Вик догадался или почувствовал, что одежда — не их, а тех несчастных, замученных на таежной стоянке. Только гневу теперь уже не было места — замученных так замученных.
Венди попыталась шевельнуться, когда преследователи прошли под карнизом, но Вик придержал девушку ладонью. А те двигались уверенно и нагло — чуяли и механистову кровь, и близкое окончание, и зловоние тупика. Когда они добрались уже до крайней точки, Старьевщик отложил визир и взялся за стрельбу.
— С такого расстояния? — Венди была готова покрутить пальцем у виска.
На расстоянии двух километров преследователи выглядели как блохи. Через визир. Хотел бы Вик когда-нибудь сделать оружие, могущее поражать на такой дистанции. Мечта, никогда не должная стать явью.
Нет, ну почему видоки и прочие, склонные воспринимать механистику как нечто оторванное от мира, никогда не способны узреть простые, очевидные решения?
Наверное, это будет самый короткий бой в его жизни.
Вик поднялся на ноги, искренне надеясь, что его увидят, задрал ствол в небо и выстрелил. Потом, обжигая пальцы о раскаленную гильзу, споро перезарядив — еще раз. Для верности.
Глава 7
Неправильно разделять природу и механизмы. Потому что Природа, ее законы, ее внешние проявления — материальны. Пускай многое в окружающем мире скрыто от глаз и непознаваемо. Но только при поверхностном рассмотрении, потому что постичь можно все — такова суть мироздания. Оно, мироздание, одно на всех — лишь восприятия разные. Рациональное и эмпирическое. Я верю, что мой способ достоин существования. Пусть говорят, что засилье механизмов пагубно, что чем больше искусственных энергий, тем более подавляется внутреннее естественное поле человека. И что? Да, человек в механистике — это уже совсем другой человек. Не хуже и не лучше. Окруженный механизмами в центре мира механизмов, лишенный каких-то одних полезных качеств, но наделенный другими достоинствами. Мы пробовали считать — искусственное изолирование, индивидуализация человеческого поля открывают интересные перспективы и неограниченные возможности личности. Но что-то и отнимают.
Все говорят: механизм сложен, оттого извращен. Но что бы сделал видок, вздумай он повторить содеянное мной сейчас? Именно это, неэлементарное действие? Ничего. Это выше его сил. Для видока, с точки зрения элементалей, проще усилием воли инициировать термоядерную реакцию. Но, допустим, нашелся бы очень сильный представитель. Предположим. Видоки говорят: стань предметом, будь сутью. Снегом, горой, ветром. Миллионами нитей, связей, притяжений и отрицаний. Становись всем. А потом или бездумно рви, разрушай, вскипая пространством, рискуя оставить себя под его руинами, либо разыщи тот незаметный узелок, один из мириадов вселенной хитросплетений, и потяни, расстрой хрупкое равновесие непоколебимых конструкций. Первое — невероятно опасно, второе — мучительно сложно.
Но я в состоянии воплотить задуманное одним выстрелом. Наверное, это сродни первому, беспечно-деструктивному варианту. Только безвредному для моего рассудка. А для Природы? Никто не узнает — слишком многовариантна вселенная хитросплетений. Зачем бояться потревожить то, что может быть потревожено и без твоего участия?
Зато сделаю я это одним нажатием на курок. Двумя — для надежности.
Механизм, каким бы сложным он ни был, — это простота в использовании.
Стрельба гремит на зависть доброму июльскому грому. Звук ударяет
Горы, чтоб их, провоцируют на дешевые телодвижения. Но, что удивительно, как говорят пахане, это проканывает.
Ищейки услышали — о, попробовали бы они не услышать Это! Услышали, поняли и увидели Старьевщика, как он того и хотел.
Воздух вдруг сгущается вогнутой линзой, и механист получает возможность заглянуть в глаза Гоньбе. Все вокруг остается как было, а Вик словно смотрит в окно, застекленное увеличительной оптикой. Из которого на него спокойно взирают… обычные люди — ничего примечательного. Старьевщик даже любуется созданным эффектом — так в безводной пустыне изменение плотности раскаленной атмосферы порождает морок, мираж, приближая картины удаленных мест. Обычные люди Гоньбы умеют влиять на структуру воздуха.
Что с того? Они же не могут перемещать тело с такими же фокусами? Наверно.
Вик сплевывает, а вслед за изображением противников накатывается тугой волной удар проклятия. Усиленный высохшей кровью механиста с подобранных ищейками приманок и воздушной линзой, сотворенной, оказывается, не только для улучшения видимости. Старьевщик пошатывается, в глазах жжет от подскочившего давления, и в висках барабанит ускорившимся сердечным пульсом. Не страшно — проклятие, попытка нарушить тонкую оболочку. За нее Вик не волнуется. А декомпрессия — показные эффекты, рассчитанные на неожиданность. Старьевщик смещается в сторону, отодвигаясь из фокусной точки, смеется и описывает неприличную дугу правым кулаком, шлепнув левой ладонью по сгибу локтя.
Рядом Венди кричит что-то агрессивное на своем певучем наречии. Механист смотрит на спутницу — она стоит плечом к его плечу и, судя по заводному такту, выкрикивает боевую песнь каких-нибудь необузданных пращуров. Слов толком не разобрать, да и не слова важны в этом диком речитативе.
Вик возбужден, как девственник на пике воздержания. Вплоть до эрекции. Это магия ритма.
Звенит от резонанса сил покрытый ржавой коростой кухонный тесак в руках девушки. Это магия ненависти.
Хорошо — кристаллы надежно спрятаны за экранирующим коконом. Если в обычной железке столько гнева, то они, не одолев, возможно, талисман Вика, точно сожгли бы Венедис.
Эта магия слепа.
А ищейки прекращают фокусы с воздухом и проклятиями, бросаются навстречу. Пара верст по пересеченной булыжниками местности — это много или мало? Для обычного бега — изрядно. Но ищейки движутся не так, как простые люди, — Вик это оценивает. Мешковатые шубы не мешают совершать хищные, звериные кульбиты, отталкиваться от неровностей, использовать инерцию, силу рук и спины, особенности рельефа, все — для увеличения Длины прыжков. Для ищеек, оказывается, пара верст — совсем ничего. Только их проводник-кукла оседает там, где стоял, безвольно глядя на горы. Через минуту-две он уже никого и никогда не сможет достать из-под сырой земли и снега.
Ищейки несутся, все, ускоряясь, — Вик даже начинает подумывать, не придется ли прибегнуть к запасному варианту. Но тоже смотрит на горы, сопоставляет скорости-расстояния и расслабляется — нет, не успеют, метров триста не хватит. Все-таки горы убьют их быстрее.
Венедис тоже успокоилась. Зачем надрываться, если все уже решено. Вик смотрит на ищеек Гоньбы, а разум теребит странная мысль — они ведь не сделали ему, механисту, ничего плохого. Формально — это же он на них охотился. Там, на пепелище лесного хутора, и тут — увлекая в ловушку приманкой из собственной крови. Но ведь они, же шли, их никто не тащил насильно. Какая-то цель ими двигала. Что там говорила Венедис: равновесие? Однако теперь это уже не важно.