Механизм Времени

Олди Генри Лайон

И вот – день на дворе. Солнышко, тихий ветерок; вдали – серая гладь Эресунна...

– Как вы тут?

Шаги Зануда услыхал еще в глубине коридора.

– Смена, смена!

Андерс Эрстед улыбался, весело морщил нос. Словно и не было ничего – Мальстрема, штурма, ожившего кошмара. Полковник пришел не один. За ним черной тенью скользил Волмонтович – безмолвный, бесстрастный, ледяной.

Манекен вернулся.

– Всем спасибо. Отдыхать!..

Дон Кихот не заставил себя упрашивать. Вскочил, прислонил ружье к стене, кивнул –

и застучал каблуками по плитам. Зануда не торопился. Если с князем опять беда, Однорукому Полковнику нужна будет помощь.

Да и в компании веселее.

– Знаешь, я тут подумал, – зябко ежась, Эрстед завернулся в освободившееся одеяло. Сел рядом, лицом к пролому, окинул взглядом пустой двор. – Ольгер... Легенда не солгала. В эту ночь королевству и впрямь грозила опасность. Он просто перепутал. Встал не с той ноги – и не на ту сторону. За столько лет спячки не сразу сообразишь: где – свои, где – чужие...

– Что с каменюки взять? – согласился Торвен. – Я тоже... думал. Филон пришел за твоей головой – или он знал о складе?

Последнее слово прозвучало еле слышно, шепотом. Оба собеседника на всякий случай еще и обернулись. Пусто – если не считать равнодушного ко всему Волмонтовича, пристроившегося на табурете в углу.

Окуляры сползли на нос, руки повисли вдоль тела...

– Надеюсь, не знал, – рассудил наконец полковник. – Ему хватило и лабораторий. Хотя... Кто его ведает?

Разговор прервался. О Складе Квасцов, подумал Торвен, лучше молчать.

Даже среди своих.

Эльсинор, восстав из тлена, уродился трехслойным, как гигантская луковица. Первый слой был доступен каждому зеваке – королевский музей, приманка для богатеньких иностранцев. Кто полюбопытнее, мог проведать о Башне, где братья Эрстеды разместили свои лаборатории. И это не вызывало подозрений – исследования научные, секретные. Не приведи бог, конкурент узнает и первым возьмет патент на открытие!

Самым же любознательным, пронырам из проныр, намекали, что подвалы замка отданы в аренду копенгагенским негоциантам. Что можно хранить в сырых подземельях? То, чему вовек не испортиться. Квасцы, например. Товар не слишком ходовой, но все-таки нужный: типографам – дабы бумага к станкам не прилипала, аптекарям – для примочек; красильщикам, кожевникам...

Склад Квасцов – ясно и скучно.

Цех по производству алюминиума хотели пустить следующей весной. Не унции, не фунты – центнеры. Сейчас, когда алюминиум стоил дороже золота – на фунте разница составляла шестьдесят датских риксдаллеров! – это означало финансовую независимость. Впрочем, деньги – прах, наука – все...

Эрстед-старший давно отказался от квасцов, найдя лучшее сырье. В переписке с гере академиком Майкл Фарадей, в прошлом – ассистент Эрстеда, заверял, что буквально на днях сформулирует количественные законы электролиза. Оставалось разобраться с мощным, стабильным источником энергии.

Название склада, однако, решили не менять – из осторожности.

– Может

быть, стоило организовать производство не здесь? Знаешь, Торвен... Мне в голову пришла невероятная мысль. Как ты думаешь, сколько в мире измерений?

Зануда открыл было рот, желая основательно просветить командира в данном вопросе, – и не успел.

Дзевять дзевок, дзевять баб,

Три стары вдовы, три замужни женки...

Князь пел – манекен на табурете.

Он стал похож на человеко-автомат Гамулецкого, петербургского иллюзиониста. Ожили руки – желтые, словно прокуренные насквозь пальцы шевелились, перебирая невесть откуда взявшиеся четки. Зерно за зерном; быстро – не уследишь. Губы почти не двигались.

Баритон исчез, сменился надтреснутым тенорком:

Остатнюю смерть запахали,

Остатнюю, друзи, запахали!..

Торвен вздрогнул. У четок были хитрые бусины – головы зверей или морские ракушки. Мелькают, щелкают – не разобрать.

– Князь! – окликнул Эрстед.

Ответа он не дождался. Желтые пальцы продолжили бесконечную работу.

Захрестили мы смерть, захрестили старую,

До завтра, до пислязавтра, до свитлого свята...

– Зачем только его в бой послали! – не выдержал Торвен. – Считай, вчера из гроба подняли...

Эрстед не сводил глаз с бусин-зерен.

– Не в бой. В танец. Помнишь песню про коня? Литвинскую, a capella? Сорвался, бедняга... Прошлое вспомнил. Надеюсь, вынырнет... не в первый раз...

Смерть, выйдзи геть,

Выйди з нашего села...

Зануда представил, куда мог сорваться Волмонтович, в какую бездну... Нет, лучше не знать! Лучше смотреть на солнце, на далекое море, на пробуждающуюся жизнь...

– Гере Эрстед!

Кто-то бежал по коридору.

– Видели... с крыши!.. Наши пришли! Наши!..

Вломились целой толпой: сонный Дон Кихот, рыжий, Арне-наблюдатель. В руках рыжего – развернутый Даннеброг. Белый крест, красное полотно.

– Из крепости! Сюда идут! Мы флаг взяли...

Полковник встал, сбросил одеяло:

– Вижу!

4

«Хорошо глядеть, как солдат идеть!»

Эту нехитрую истину разъясняют каждому новобранцу – во всех армиях, на всех языках. Война и впрямь – ерунда в сравнении с маневрами. А уж с плац-парадом, да еще в высочайшем присутствии!

Ать-два! Ать-два!

Воинство чеканило шаг по брусчатке Эльсинора. Спасители явились, как положено, вовремя – к шапочному разбору. Радуют глаз красные мундиры, сверкают каски с гребнями. Лоснятся физиономии – бодрые, сытые, гладко бритые. Кажется, что вояк отлили из олова для забавы ребятни. Первый взвод, второй... третий...

Пушка!

Зануда протер глаза. Спасибо полковнику Спангу-Кросбю, коменданту Кронборга – вспомнил о соседях. На бой оловянные солдатики опоздали, так пускай хоть помаршируют. Ать-два! И в рапорте помянуть не грех (при нашем участии!), и личный состав делом займем.