Мехлис. Тень вождя
Шрифт:
Вот что вспоминал бывший в начале войны начальником Главного управления ПВО страны главный маршал артиллерии H.H. Воронов. Он встретил Мехлиса в кабинете Тимошенко на рассвете 22 июня сразу после получения докладов о налетах вражеской авиации на советские города. Когда начальник главка доложил все имевшиеся в его распоряжении данные о действиях авиации противника, нарком, не высказав никаких замечаний по докладу, подал Воронову блокнот и предложил изложить донесение в письменном виде. И пока тот делал записи, за его спиной стоял Мехлис и следил, точно ли излагается устный доклад. «После того как я закончил, Мехлис предложил подписаться… — писал Воронов. — Меня поразило, что в столь серьезной обстановке народный комиссар (или хотя бы его заместитель, логично добавить. — Ю. Р.) не
109
Воронов H.H. На службе военной. М., 1963. С. 176.
Странным, ненужным показалось Воронову и стремление краткий устный доклад обязательно зафиксировать для перестраховки на бумаге, будто в тот момент не было дела важнее, и фашистские бомбы падали не на наши города.
Если руководители Наркомата обороны и продолжали еще жить понятиями мирного времени, то грозные события в западных регионах страны очень скоро заставили считаться с собой. Мехлиса в том числе. Политработники приграничных округов, ставших в первый день фронтами, просили различных указаний, как действовать в принципиально новых условиях. Связь с ними постоянно прерывалась, а во многих случаях надолго исчезала. Повышенного внимания требовало также идеологическое обеспечение объявленной в стране мобилизации военнообязанных запаса. Вновь сформированные части и соединения, как губка, поглощали кадры политработников, нужда в которых и без того была острой. Словом, на повестку дня вышла огромная масса вопросов, которые следовало решать незамедлительно.
Преодолевать этот поток Мехлису помогали и редкая напористость, и железное здоровье, и многолетняя привычка к изнурительному труду, нередко по ночам, приобретенная еще в бытность помощником генерального секретаря ЦК ВКП(б) и редактором «Правды». Дома не бывал неделями. Рядом с кабинетом ему оборудовали комнату для отдыха. Часа два сна — и опять за рабочий стол. Приемная была буквально забита людьми, ожидавшими приема. По свидетельству очевидцев, слушал он собеседников мало, ограничивался в основном отдачей приказов и накачками.
Правда, армейского комиссара 1-го ранга редко можно было видеть в Москве больше нескольких дней подряд. Он постоянно выезжал на фронт (другой вопрос, насколько это приносило пользу), хватался за десятки дел, не зная депрессии. «Здоров. Сил хватит на всю войну, — писал он жене 1 октября 1941 года. — Работаю много, от зари до зари».
И впрямь, его энергии мог позавидовать любой. Увы, сплошь и рядом она питала дела далеко не добрые. С началом войны характерная для этого человека подозрительность и вовсе перестала иметь границы. Он все никак не мог взять в толк, что у войны свои законы — ни репрессиями, ни сверхбдительностью, ни партийными интригами ее не выиграешь. Обстановка требовала предельной выдержки, трезвых объективных оценок, готовности опереться на профессионалов. Но начальник ГлавПУ и ему подобные функционеры оставались в плену довоенных установок на выявление вредительства, на тройную подозрительность, глубокое недоверие к людям и рядовым, и облеченным большими полномочиями.
Вновь обратимся к воспоминаниям главного маршала артиллерии Воронова. В одну из июльских ночей по приказу командира Московского корпуса ПВО генерала Д. А. Журавлева на ближайших подступах к столице были обстреляны два неопознанных самолета, шедших с запада. Москва тогда впервые услышала грохот зениток. Потом, правда, выяснилось, что самолеты были советскими, самочинно, без всякого извещения командования ПВО отправленными с одного из фронтов.
«Не успела смолкнуть стрельба, — пишет Воронов, — начался разбор этого инцидента. Меня срочно вызвал Л.3. Мехлис, якобы получивший поручение свыше расследовать и определить мою личную виновность в обстреле своих самолетов. Возмущенно я отвел все обвинения. Пока мы спорили с Мехлисом, в Ставку вызвали генерала Громадина (начальник московской зоны ПВО. — Ю. Р.), и там было принято решение немедля навести порядок в полетах нашей авиации, потребовать строжайшей дисциплины в воздухе… Ночной инцидент послужил хорошим уроком, он приковал всеобщее внимание к нуждам противовоздушной обороны, к созданию строгого режима в воздухе, повышению бдительности всех сил и средств ПВО».
Добавим, что это был один из тех редких случаев, когда ретивость Мехлиса в определении виновных, к счастью, последствий не имела.
Осенью 1941 года едва не был снят с должности и отдан под суд начальник Главного артиллерийского управления Красной Армии Н. Д. Яковлев, будущий маршал артиллерии. И здесь не обошлось без вмешательства Мехлиса. Ему, как заместителю наркома обороны, поручили контролировать формирование новых стрелковых дивизий резерва Ставки. ГАУ обеспечивало их вооружением и боеприпасами. Мехлис избрал «оригинальный» способ контроля за выполнением планов обеспечения. Он стал систематически в полночь вызывать Яковлева к себе и там с пристрастием проверять цифры. В присутствии начальника ГАУ звонил командирам и комиссарам дивизий и узнавал, правильные ли сведения давало ему главное управление. На это уходило по 3–4 часа.
«Появилась обида за недоверие ко мне, ответственному должностному лицу, — вспоминал Яковлев. — Но больше всего — недовольство бесцельной тратой времени. И вот как-то находясь в кабинете начальника ГлавПУРа и слушая, как тот ведет бесконечные телефонные разговоры, я взорвался. Высказал Мехлису все, что думаю о процедуре этих унизительных проверок. Не скрыл, что меня подчас бесят его малоквалифицированные вопросы. И что под моим началом есть ГАУ, которое часами работает без своего начальника». [110]
110
Яковлев Н. Д. Об артиллерии и немного о себе. М., 1981. С. 72.
И хотя Мехлис, как предполагал Николай Дмитриевич, пожаловался Верховному, Яковлеву удалось избежать крутых мер. Но в феврале 1952 года он, тогда уже заместитель министра Вооруженных Сил СССР, был арестован по вздорному обвинению во вредительстве при организации производства автоматических зенитных пушек. Только смерть Сталина пресекла раскрутку этого, да и других, подобных ему «дутых» дел.
Начальник ГУПП умело подыгрывал Сталину, вообще мало считавшемуся с высшими военными в первый период войны, последствия чего в полной мере ощутил на себе даже начальник Генерального штаба будущий маршал Жуков. По его «Воспоминаниям и размышлениям» в деталях известны обстоятельства доклада начальника Генштаба Верховному главнокомандующему 29 июля 1941 года (его результатом стало снятие полководца с должности).
Вот как запомнил эту сцену Георгий Константинович: «Захватив с собой карту стратегической обстановки… я прошел в приемную И. В. Сталина, где находился А. Н. Поскребышев, и попросил его доложить обо мне.
— Садись. Приказано подождать Маленкова и Мехлиса.
Минут через десять все были в сборе и меня пригласили к И. В. Сталину…
Разложив на столе свои карты, я… рассказал о группировках немецких войск и изложил предположительный характер их ближайших действий (по мнению Жукова, противник наступать на Москву пока не собирался, а, воспользовавшись слабостью Центрального фронта, постарался бы нанести удар во фланг и тыл войскам Юго-Западного фронта, удерживавшим район Киева. Центральный фронт поэтому полководец предлагал усилить, в том числе за счет западного, московского направления. — Ю. Р.).
— Откуда вам известно, как будут действовать немецкие войска? — резко и неожиданно бросил реплику Л.3. Мехлис (дилетант в военном деле он, как видно, даже не представлял себе, что такое полководческое предвидение. — Ю. Р.).
— Мне неизвестны планы, по которым будут действовать немецкие войска, — ответил я, — но, исходя из анализа обстановки, они могут действовать только так, а не иначе…
— Вы что же, — спросил И. В. Сталин, — считаете возможным ослабить направление на Москву?