Мехмед Синап
Шрифт:
— Мустан, — ответил парень.
— Мустан-знаменосец, Мустан-байрактар — славное будет имя! Иди со знаменем всегда впереди, чтобы все его видели. Байрак — наш проводник, без него мы как без рук!
К вечеру отряд добрался до вершины Соуджака, с которой открылся вид на всю румелийскую равнину. Синап разделил дружину на пять чет, по сто душ в каждой, и, указав на далекие поля Румелии, проговорил:
— Вон они, чифлики [13] , и султанские амбары. Султан занят развлечениями, оттого и люди его забыли свой долг, знай прохлаждаются, набивают себе брюхо и мошну. Что вам еще
13
Имения, поместья.
Синап дал еще кой-какие напутствия, и люди начали спускаться с горы разными тропами, неслышные как тени. Четы [14] взяли разные направления. Люди двигались в ночном мраке озабоченные, словно ехали на ярмарку или на дальние заработки. Синап вверил их своим надежным помощникам, а те знали, что нужно делать.
5
Они спустились с горы и, как весенние потоки, залили равнину. Никто не ждал такого натиска, о подобной дерзости не слыхивали в султанской земле. Как! Райя, чернь, взялась за оружие, разоряет села и чифлики, нападает, убивает, грабит? Это было страшно, неслыханно... Раз дошло до этого — значит, всему конец...
14
Отряды.
Синап вел чету через реки по скалам, потонувшим в ночном мраке, по полям, задернутым летнею мглою. В дорожной пыли меркли звезды, луна, как утопленница, то появлялась, то вновь исчезала в серой пучине ночного тумана. Полыхали пожары, горели чифлики... Крики и плач раздирали ночную тьму; вопли перепуганных людей смешались с воем собак. Где оказывали сопротивление, там раздавались выстрелы, разгорался бой, четники с ревом атаковали врага. Разбивали двери, срывали ставни; амбары широко разевали свою пасть, зерно лилось золотым потоком, его грузили на коней и мулов, чтобы спасти умирающих, насытить голодных.
Запылала румелийская равнина, небо зардело, как на заре.
Приходили гонцы от Топал Салиха, от Дертли Мехмеда известить атамана об удаче, о том, что все сделано по его приказу.
Замешкались только четы из Хаджиэлеса и Станимака. Синап поскакал туда через Куклен и Воден, в ночь, озаренную алой завесой пожаров и разбуженную воем собак и трескотней ружей.
Высоки башни бея — Синапу они были видны издалека. Он видел и своих бойцов, залегших на пашнях, близ реки и сада. Сам бей командовал стражей. А уж пора было возвращаться, чтоб до зари успеть скрыться на крутых тропах Машергидика.
Синап отправил часть своих бойцов за реку, чтобы они напали на чифлик с тыла, а сам ударил в лоб. Люди бросились, куда указал их предводитель, через мост неширокой реки и медленно, шаг за шагом, вступали во двор. В конюшне храпели кони, испуганные шумом и криками. Их отвязали, оседлали, затем подожгли постройку, чтобы видней было, куда итти и что делать.
Синап гнал своего коня в ночной тьме и отдавал распоряжения. Вокруг него свистели пули; в зареве пожара, весь багровый, он походил на сказочного богатыря, вызволившего красавицу
Из усадьбы несся визг и вой — визжали женщины в гареме бея, выли огромные овчарки, привязанные во дворе.
Привели связанного читака [15] — плотного, низенького, с длинными усами и бегающими черными глазками; он дрожал, как осиновый лист. Синап без злобы посмотрел на него и сказал:
— Где амбары? Где пшеница бея?
У пленника стучали зубы, он не смог раскрыть рта, только махнул рукой и показал в глубь чифлика, на длинную дощатую ограду, желтевшую в красноватом отблеске пожара.
15
У болгар пренебрежительное название балканских турок (Прим. перев.)
Ночь была на исходе; Синап решил, что нужно поскорей разделаться с упрямым противником и догнать другие четы ахрян.
Вдруг в черном мраке вспыхнули беевы палаты — белые, притаившиеся среди высоких чинар, зловещие в зареве огня.
Снова крики пронизали тревожную тишину, как вопль предсмертной агонии. От этих криков стыла кровь в жилах.
Привели бея. Огромный, массивный, разъевшийся, еще сонный и растерянный, едва успевший в суматохе накинуть чекмень поверх сорочки, в кое-как подпоясанных широких шароварах, с недомотанной чалмой, в туфлях, с огромным трясущимся брюхом, он смотрел, стиснув зубы, со страхом и с видом оскорбленного, на этих презренных негодяев, отнимающих его неприкосновенную собственность.
Синап бросил на него быстрый взгляд. Тот угрожающе поднял руку и крикнул:
— Собака! — Потом, уставившись в горящую и дымную тьму, отчаянно завизжал: — Вай, алла!.. Вай! алла!..
— Собака? — остановился Синап, и глаза его сверкнули огнем. — Собака, а?.. А ты знаешь, свинья, что я могу повесить тебя на первом попавшемся дереве? Ты кто такой?
— Я-то? Я? — произнес бей, петушась и подступая ближе.
— Кто? Говори, послушаем.
— Ты не слыхал о Караман-бее? Все, что ты видишь перед собою: села, нивы, луга... это все мое!..
— Твое, мое — все равно, — перебил его Синап и махнул рукой. — Придет день, и видно будет, что твое, а что чужое. Кто эти люди?
— И наши, и гяуры, — с сердцем ответил бей. — Тебе какое дело?
— Есть дело. Я спрашиваю, чтобы знать, как думать о тебе, хотя ты такой же, как и другие мироеды, которых аллах расплодил в нашем государстве...
Чифлик пылал огромным факелом, бей ломал руки и корчился, словно стягиваемый невидимой веревкой.
— Алла! Алла! Жены мои! Кони мои! Тридцать жен! Пятьдесят коней! Алла!..
Синап отвел глаза, чтобы не видеть этого жалкого исполина, который неожиданно повалился наземь и начал ползать у его ног:
— Ты сильный — говори, чего ты хочешь?
Лицо его приняло раболепное выражение. Гнев мгновенно растаял. Синап сделал шаг назад, он не удивился, а только презрительно поджал губы и сказал:
— Не нужны мне твои жены. Оставь их себе. Кони — другое дело. Они мне понадобятся. Но мы пришли за другим: мы ищем зерна для голодающей Чечи. Если бы мы пришли просить за деньги, ты ведь не дал бы! Поэтому мы берем его силой. Скажи своим людям, — он показал рукой во двор, откуда слышались выстрелы, — скажи им, чтобы они не стреляли, чтобы отперли амбары. Мы погрузим и уйдем. Встань, довольно хныкать!