Мехмед Синап
Шрифт:
В те дни, когда Кара Ибрагим впервые появился в своем округе, всюду царила тишь да гладь. Райя была послушна, трудилась и платила подати, и, завидев султанского человека, богатого кехаю или чорбаджия, еще издали снимала шапку. Он знал, что так следует, так оно установлено аллахом.
Правда, и в его жизни было темное место, опасный пробел, о котором он старался забыть. Было время заблуждения, скоро исправленного. Как прозревший слепец, встретил он луч милости султанской. Согнулся, ударил челом в землю, отвесил широкий поклон и получил в управление нахию — округ, границ
Он и не особенно усердствовал; сидел в своем конаке и покуривал трубку. Он разверстывал сумму на кехаев, а те собирали ее с народа. Все шло очень гладко. Приедут, бывало, Велин-кехая и Метекса Марчовский, развяжут мошны и насыплют ему полные горсти золотых. И не одни они, были и другие такие же, не только среди райи, но и среди правоверных, богатые люди, надежные столпы государства.
А нынче какие настали времена? Как трудно собирать подати, народ разбегается по лесам, кехаи повесили носы: они ошеломлены, напуганы. Часто поговаривают о разбойниках, преграждающих дороги, о Мехмед Синапе, который бунтует народ и учит его непокорству.
Кара Ибрагим мог бы расспросить Метексу об этом Синапе: что это за человек? Но он подумал, что его честь может пострадать, если он начнет интересоваться каким-то разбойником и врагом султана.
Он смутно припоминал батрака Метексы, этого опасного человека, который, судя по слухам, окружил себя целым отрядом верных людей и остается неуловимым. До Кара Ибрагима доходила глухая молва о набегах на равнинные чифлики, но он не имел ни предписаний, ни словесного приказа действовать: к тому же неизвестно — против кого.
Метекса знал больше о Синапе и о делах его, но не считал нужным посвящать в это султанского слугу, чтобы не навлечь на себя гнева одного и мести другого. Он отправил посланцев Синапа, сказав им, что, прежде чем отдать свою дочь, он должен подумать. Он боялся Кара Ибрагима, часто заводившего о ней речь, как о чем-то обещанном и присужденном ему аллахом. Девушка расцветала у мухтара на глазах, и он ждал только, чтобы она подросла — лучше дать яблоку созреть и сорвать его прямо с дерева.
Метекса читал тайные мысли мухтара и испытывал горечь. Он любил свою дочь, хотя и был с нею строг. Дрянное бабье, сколько забот доставляет оно человеку! Кара Ибрагим знал, что добром всего можно добиться, что Метекса не такой человек, чтобы ссориться с чиновником султана из-за женщины, хотя бы это была его дочь.
— Послушай, Метекса, — сказал он ему однажды, — сколько лет твоей Гюле?
Метекса переложил четки из руки в руку и ответил невозмутимо, словно речь шла не о дочери, а о его кобыле:
— Кажется, тринадцать, Ибрагим-ага... А почему спрашиваешь?
— Так, вспомнил о ней. Знай, что я нашел ей хорошую партию. Правда, она еще мала, не годится в замужество.
— Да, она мала для замужества, Ибрагим-ага. Мала... — затаив дыхание, выговорил Метекса, уменьшивший на два года возраст дочери.
— Плохо только, что он правоверный, а она гяурка. Но,
— Хоть бы ахрянин был, Ибрагим-ага! С ахрянами мы свои, еще вчера, как говорится, были одной веры, среди них у нас и родня есть...
При этих словах Метекса закашлялся и положил трубку на софу. Глаза его вдруг сверкнули и налились кровью. Мысль перескочила к Синапу.
3
Синап не торопился. После второго отказа Метексы выдать за него дочь он внешне смирился, но не упускал из виду свою молодую ахрянку — авось наймется в батраки к Метексе свой, верный человек... И продолжал со своей дружиной нападать на равнинные поместья. Султанские войска постоянно воевали то с австрийцами, то с московитами, времена были смутные, и Синапу казалось, что так будет всегда. Да и кому вздумается искать его в темных лесных трущобах и на утесах Машергидика, чтобы сводить с ним счеты? Здесь командовал он, его знали все, а о мухтаре Кара Ибрагиме покуда никто и не слыхивал.
— Мехмед, сынок мой, — обратилась к нему старуха в выцветшем платке, выйдя на дорогу встречать его. — Мальчик мой тяжко болен. Ты ходил по белу свету, сынок, видел всяких людей, авось аллах надоумит тебя помочь ему!
Синап слез с коня и пошел за женщиной. Склонившись над больным, он расспросил его о болезни. Потом посоветовал женщине, каких трав сварить для мальчика.
Его любили, как спасителя и друга народа, и провожали благословениями.
—Дай тебе аллах добрую и пригожую женку!
Ночами он пробирался в отдаленнейшие места. Ходил и за Чечь, где было небезопасно, где око Кара Ибрагима легко могло выследить его.
В лунные ночи он любил слушать шум реки, в которой когда-то купался; листва буков ласково касалась его, когда он рыскал по лесу. При этом он громко насвистывал, как в те дни, когда батрачил у Метексы. И однажды ночью, уже после вторых петухов, к нему пришла Гюла в условленное место, недалеко от отцовского дома; он подхватил ее к себе на седло и вихрем помчался прочь. Она в страхе дрожала всем телом, прижималась к нему и чуть слышно повторяла:
— Мехмед, Мехмед, бежим скорее...
Он был спокоен, был исполнен твердости, воспитанной жизнью в опасностях, и потому бросил ей грубо, но без раздражения:
— Не бойся, девка, Мехмед Синап ничего не делает наполовину!
Ему нравилось, что она не закрыта чадрой, как ахрянки, что лицо ее, ясное и спокойное, горит огнем желания и привязанности к нему.
В коротком вязаном сукмане [18] и белой рубахе, она лежала на его руках как драгоценная добыча и улыбалась. Пестрый сдвинутый назад платочек открывал ее лицо и глаза, и ее тяжелое дыхание словно пьянило Синапа.
18
Верхнее шерстяное женское платье без рукавов.