Мелисандра
Шрифт:
– Она моя дочь, – произнес он, – мое дитя.
– Ваше дитя… которому суждено кончить жизнь на виселице!
– Но почему она это сделала? Что заставило ее?
– Мы не знаем, а она молчит. Но я уверена, что мы все виноваты, все вместе довели ее до этого. Я своим невниманием… Не заботилась о ней так, как следовало бы. Я со своим салоном, – а это нечто среднее между светской гостиной и борделем, где я наполовину мать, наполовину сводня, – приложила к этому руку. Фермор, воспылавший к ней любовью… Этот дурак Беддоуз… Француз, который доводит меня до сумасшествия своей болтовней… Каждый сыграл свою роль.
– Все началось с нашей с Милли встречи в Воксхолл-Гарденс. Этого нельзя было делать, я поступил дурно. И вот мое наказание.
– Ваше наказание! Встретился с Милли! Какой вздор! Ваша дочь могла быть счастлива. Бедная крошка, бедная Мелисанда! Сначала она была сиротой; потом узнала, что у нее есть отец, который так ценил свою безупречную репутацию и свое положение в обществе, что отправил дочь к такой женщине, как я, потому что не мог найти другого способа от нее избавиться.
– Прекратите! Прекратите! Я пытался сделать для нее то, что мог. Хотел выдать ее замуж.
– Да, да. Но она узнала, что молодому человеку заплатили за то, чтобы он на ней женился. А тут подвернулся Фермор. Неудивительно, что ей все опостылело в жизни. Неудивительно, что она ничего не хочет говорить. О, Чарльз! Я видела ее на скамье подсудимых. Она, казалось, и не слышала слов судьи. Сидела тихо и спокойно, словно мысли ее были далеко, точно она ждет смерти чуть ли не с радостью. Ужасное зрелище! Такая молодая… ведь ей не больше восемнадцати! О, Чарльз, как это трагично умереть такой молодой! И как трагично хотеть умереть!
– Фенелла, наверное, что-нибудь можно сделать?..
– Чарльз, отправляйтесь к ней. Это ее утешит. Я уверена, что ей хочется вас увидеть.
Сэр Чарльз отпрянул от Фенеллы.
– Это было бы ужасно, не так ли, – зло улыбаясь, спросила она. – Ведь вас могут увидеть. С какой стати сэр Чарльз Тревеннинг навещает в тюрьме девицу, виновную в убийстве и приговоренную к смертной казни? О нет, нельзя допустить, чтобы вас там увидели. Это вызвало бы сплетни. Вашу дочь могут повесить, но это не имеет большого значения, поскольку никто не знает, что она ваша дочь.
– Фенелла, умоляю вас, замолчите. Я пойду. Конечно, пойду.
Девушка стояла и смотрела на него.
Сэр Чарльз сделал несколько шагов по направлению к ней, протягивая руки. Она подбежала и бросилась в его объятия.
– Мелисанда… Мелисанда… – только и мог выговорить он. – Дочь моя… милое мое дитя.
Она с улыбкой смотрела на него.
– Мы как будто в Париже. Вы помните? Тогда я делала вид… что вы мой отец. Вы приехали забрать меня из монастыря, и мы притворялись, чтобы люди не подумали плохого и не стали болтать.
– Мы не просто притворялись, – сказал он.
– Верно, не притворялись.
– Я старался сделать для тебя как можно больше. Все то, что мне казалось необходимым… и для тебя и для меня.
– Вы хотели, найти мне мужа… дать приданое, – кивнула Мелисанда.
– Ты вся дрожишь.
– Было бы гораздо лучше, если бы вы ничего не говорили о приданом, – с горечью произнесла она.
И тут она заметила, как он постарел. Тревога и волнения избороздили морщинами лицо, сгустили тени под глазами.
– Вам не следовало сюда приходить. Слухи просачиваются так легко… Обо мне ведь пишут в газетах.
– Это не имеет значения. Теперь уже не имеет.
– Но они ведь будут интересоваться, почему вы… человек, занимающий такое положение, вдруг явились ко мне в тюрьму.
– Пусть себе интересуются.
– Нет, вы не должны были приходить.
– Я бы хотел никогда с тобой не расставаться.
– О нет, нет! Это ничему не поможет. Я счастлива, что вы меня навестили. Мне всегда хотелось, чтобы у меня были родители. Мать и отец… Или даже кто-нибудь один, не важно кто. В монастыре все дети об этом грезили. Дом! Как нам хотелось, чтобы у нас был дом. Монахини прекрасно к нам относились, но дом… отец… мать… братья и сестры… Об этом в монастыре мечтали словно о воде в пустыне, как голодный мечтает о хлебе. Вы понимаете?
– Да, я понимаю. И мне ужасно жаль, выразить не могу, как жаль.
– Но почему же? Вам не следует ни о чем сожалеть. Я была одной из счастливиц. Там у нас была одна девочка, Анн-Мари. За ней приехала богатая тетушка. А за мной… за мной приехал родной отец. Это было лучше, чем богатая тетушка. И все-таки я не хотела, чтобы вы сюда приходили.
– Но почему же, Мелисанда?
– Потому что люди стали бы говорить: «С какой стати он ее навещает? Какие между ними существуют отношения?» И тогда окажется, что все было напрасно.
– Что ты хочешь сказать? Что напрасно?
– Люди не должны ничего знать. Будет скандал. Подумайте о Тревеннинге, о вашей жизни там. Подумайте о своих друзьях… о вашем положении… о родственниках… обо всем том, что имеет для вас такое громадное значение. Именно поэтому я здесь и нахожусь. Именно поэтому я убила того человека.
– Ты убила его из-за этого… из-за меня?.. Я не понимаю, Мелисанда.
– Какая теперь разница, верно? Со всем этим покончено. Я знаю теперь, как много вы для меня сделали. Знаю, чего вам стоило приехать в монастырь, сидеть возле гостиницы… Вам, который так высоко ценит свое положение. И все-таки вы приехали за мной, подвергаясь ради меня риску. Я никогда этого не забуду. Мне было больно, когда вы отослали меня из Тревеннинга. Боль но, потому что мнение слуг оказалось для вас важнее моего там пребывания. Но теперь я понимаю. Я ведь была только незаконнорожденной дочерью, верно? Совсем не то, что Каролина. А вы слишком много для меня делали. Заботились обо мне. Пытались найти мне мужа, дали приданое, так многим при этом рискуя. Мне до сих пор тяжело и неприятно, что вам пришлось идти на риск. Я ведь потому его и убила. Ради вас… а может быть, и ради себя самой… во имя самоуважения. Да, мне кажется, это было главной причиной. Я вас предала. Я назвала ваше имя, сказала о нашем родстве, и он стал угрожать, собирался требовать денег… вымогать у вас деньги до конца вашей жизни.
Сэр Чарльз молчал, пристально глядя на дочь. А Мелисанда продолжала тихим ласковым голосом:
– Вы не должны огорчаться. Все кончено. Мне кажется, я не боюсь смерти. Ведь говорят, что все происходит быстро. А они не станут грубо со мной обращаться. О нет, умоляю вас… Я не вынесу вида ваших слез. Вы, такой почтенный, такой гордый человек. Пожалуйста… пожалуйста… не надо, умоляю вас.
Однако он не мог сдержать слез. Обнял ее, сокрушенно шептал:
– Мелисанда… Мелисанда… дочь моя.