Мелкие боги
Шрифт:
Ворбис скрестил длинные пальцы под орлиным носом.
— А на подносе? — спросил он.
— Прошу прощения, господин?
— Что было на подносе, сын мой?
Изображения закрутились перед глазами Бруты.
— На подносе был наперсток. Бронзовый наперсток. И две иголки. Тонкий шнур с узлами. С тремя узлами. А еще на подносе лежали девять монет. Серебряная чаша с узором из листьев афации. Длинный кинжал. Стальной, как мне кажется, с черной рукояткой, семигранный. Клочок черной ткани. Перо и грифельная
— Опиши монеты, — пробормотал Ворбис.
— Три из них были цитадельскими центами, — не задумываясь ответил Брута. — Две с Рогами, одна с короной о семи зубцах. Четыре монеты — очень маленькие и золотые. На них была надпись, которая… Ее я прочитать не могу, но, если мне дадут перо и пергамент, думаю, я мог бы попробовать…
— Это какая-то шутка? — спросил толстяк.
— Уверяю, — произнес Ворбис, — мальчик имел возможность видеть комнату не более секунды. А другие монеты, Брута? Расскажи нам о них.
— Другие монеты были большими. Бронзовыми. То были эфебские дерехмы.
— Откуда ты знаешь? Они достаточно редки в Цитадели.
— Я видел их однажды, о господин.
— И когда же?
Лицо Бруты исказилось от напряжения.
— Я не совсем уверен… — наконец выдавил он.
Толстяк торжествующе посмотрел на Ворбиса.
— Ха!
— Кажется… — сказал Брута. — Кажется, это было днем… или утром. Скорее всего, около полудня. Третьего грюня в год Изумленного Жука. В нашу деревню пришли торговцы и…
— Сколько лет тебе тогда было? — перебил Ворбис.
— Три года без одного месяца, господин.
— Этого не может быть! — воскликнул толстяк.
Брута пару раз открыл и закрыл рот. Почему этот толстяк так говорит? Его же там не было!
— А ты не ошибаешься, сын мой? — уточнил Ворбис. — Сейчас ты почти взрослый человек… Семнадцати, восемнадцати лет? Вряд ли ты мог настолько четко запомнить чужеземную монету, которую видел мимолетно целых пятнадцать лет назад.
— Нам кажется, ты все это придумываешь, — подтвердил толстяк.
Брута промолчал. Зачем что-то придумывать, если все находится в голове?
— Неужели ты помнишь все, что когда-либо с тобой происходило? — спросил коренастый мужчина, внимательно наблюдавший за Брутой во время разговора.
Брута был рад его вмешательству.
— Нет, господин, не все. Но почти.
— Ты что-то забываешь?
— Э… Да. Кое-что я никак не могу вспомнить.
Брута слышал о забывчивости, но с трудом представлял, что это такое. Однако в его жизни случались моменты — особенно это касалось самых первых ее лет, — когда не было… ничего. Однако это не память стерлась, нет, то были огромные запертые комнаты в особняке, построенном сплошь из воспоминаний. События не были забыты, ибо в таком случае запертые комнаты сразу прекратили бы свое существование, просто комнаты кто-то… запер.
— Расскажи нам о своем самом раннем воспоминании, сын мой, — ласково попросил Ворбис.
— Я увидел яркий свет, а потом кто-то меня шлепнул, — ответил Брута.
Все трое тупо уставились на него. Обменялись взглядами. Сквозь мучительный страх до сознания Бруты донеслись отрывки ведущегося шепотом обсуждения.
— …А что мы теряем?… Безрассудство, возможно, это все происки демонов… Но ставки слишком высоки… Любая случайность, и мы пропали…
И так далее.
Брута оглядел комнату.
Обстановке в Цитадели никогда не придавали особого значения. Полки, табуреты, столы… Среди послушников ходили слухи, что у жрецов, занимавших в иерархии высшие посты, мебель вся сделана из золота, но в этой комнате Брута ничего подобного не обнаружил. Обстановка была такой же строгой и простой, как и в комнатах послушников, хотя строгость эта была… более пышной, если можно так выразиться. Здесь царила не вынужденная скудность, а скорее умышленная пустоватость.
— Сын мой?
Брута поспешно повернулся.
Ворбис посмотрел на своих коллег. Коренастый кивнул. Толстяк пожал плечами.
— Брута, — сказал Ворбис, — возвращайся к себе в опочивальню. Перед твоим уходом слуга даст тебе поесть и попить. Завтра на рассвете явишься к Вратам Рогов, ты отправляешься со мной в Эфеб. Ты что-нибудь слышал о делегации в Эфеб?
Брута покачал головой.
— Возможно, ты и не должен был о ней слышать, — кивнул Ворбис. — Мы едем туда, чтобы обсудить с тамошним тираном кое-какие политические вопросы. Понимаешь?
Брута снова покачал головой.
— Хорошо, очень хорошо. Кстати, Брута?…
— Да, господин?
— Об этой встрече ты должен забыть. Ты никогда не был в этой комнате. И нас здесь не видел.
Брута в изумлении уставился на Ворбиса. Ерунда какая-то… Нельзя же захотеть — и забыть! Некоторые вещи забываются сами — ну, те, что хранятся в запертых комнатах, — но это происходит по воле какого-то непонятного для него механизма. Что имел в виду этот человек?
— Хорошо, господин, — послушно откликнулся Брута.
Ему показалось, что так будет проще.
Богам не к кому обратиться за помощью, и, если ты сам бог, никому ты не помолишься.
Вытянув шею и торопливо перебирая неуклюжими лапками, Великий Бог Ом мчался к ближайшей статуе. Статуя оказалась им самим, только в виде топчущего безбожника быка, но это не утешало.
В любое мгновение орел мог прекратить кружиться и камнем пасть на жертву.
Ом был черепахой всего три года, но вместе с формой унаследовал целый мешок инстинктов, большинство из которых крутились вокруг ужасного страха перед существом, нашедшим способ обедать черепахами.