Мелкие боги
Шрифт:
— Так, а где Ворбис? — прорычал он.
— ОН ВЫЖИЛ.
— Выжил? О боги, где здесь справедливость?!
— СПРАВЕДЛИВОСТИ НЕТ, ЕСТЬ ТОЛЬКО Я.
Смерть исчез.
Капитан снова крутанул колесо — так, для вида. В конце концов, он здесь капитан, и это — его корабль.
— Помощник?
Помощник отдал честь.
— Здесь, капитан!
— Гм. Куда направимся?
Помощник задумчиво почесал затылок.
— Ну, капитан… Я слышал, у этих клатчских язычников есть неплохой рай, с выпивкой там, песнями и молодыми женщинами с колокольчиками на… В общем, вы понимаете… И без всего.
Помощник с надеждой смотрел на капитана.
— Без всего,
— Я так слышал.
Капитан решил, что заслужил немножко этого самого «без всего».
— Знаешь, как туда попасть?
— Э-э, видимо, подробные инструкции нужно получить еще при жизни, — с сомнением откликнулся помощник.
— О.
— А есть еще варвары, живущие ближе к Пупу, — продолжал размышлять помощник. — Которые считают, что они попадают в огромный зал с разной выпивкой и едой.
— И женщинами?
— Непременно.
Капитан нахмурился.
— Интересно, — задумчиво промолвил он. — Почему только язычники и варвары попадают в такие отличные места?
— Сложный вопрос, — ответил помощник. — Может, это наказание за то… что при жизни они ведут такой разгульный образ… э-э, жизни…
Лицо его озадаченно вытянулось. В последней фразе явно присутствовала какая-то неувязка.
— Но дорогу в этот рай ты тоже не знаешь, да?
— Увы, капитан.
— Впрочем, времени у нас теперь много, можно и поискать чуть-чуть.
Капитан посмотрел за борт. Если плыть достаточно долго, обязательно наткнешься на берег. И… почему бы не поискать какой-нибудь приличный рай?
Его взгляд привлекло какое-то движение. Он улыбнулся. А вот и знак. Может, все еще обернется к лучшему…
В сопровождении призраков дельфинов корабль-призрак летел по волнам…
Чайки не отваживаются залетать далеко в пустыню. И эту свободную нишу не замедлили занять скалби — птицы из семейства вороньих, хотя вороны бы первыми отреклись от них и предпочли не разговаривать об этих «родственничках» в приличной компании. Скалби редко летают, предпочитая передвигаться какими-то пьяными прыжками. Их характерные крики вызывают ассоциации с расстроенной системой органов пищеварения. И выглядят они так, будто долго плескались в каком-нибудь нефтяном пятне, причем получали от этого огромное удовольствие. Никто не ест скалби — кроме других скалби. Сами же скалби способны питаться тем, что даже у стервятников вызывает рвоту. По сути, скалби готовы питаться даже этой самой рвотной массой стервятников. Скалби едят все.
Погожим ясным утром один из скалби бочком перемещался по полному блох песку и бесцельно добил клювом все подряд — в надежде на то, что галька и выкинутые на берег деревяшки за ночь превратились в съедобные. Скалби по личному опыту знали, что практически все становится съедобным — главное, чтоб вылежалось подольше. Птица подскочила к какой-то куче, валяющейся у линии прилива, и неуверенно долбанула ее клювом.
Куча застонала.
Скалби поспешно отпрыгнул и обратил свое внимание на куполообразный камень, лежавший рядом с кучей. Птица была абсолютно уверена, еще вчера камня, как и кучи, здесь не было. Скалби прицелился и клюнул.
А камень в ответ высунул голову и произнес:
— Отвали, тварь поганая.
Скалби снова отскочил, а потом, поднапрягшись, исполнил какой-то бегущий прыжок на кучу выбеленного солнцем плавника, являвшийся на самом деле самым близким к полету движением, которым когда-либо утруждают себя скалби. Ситуация улучшалась. Раз этот каменюка живой, значит, в конце концов он станет мертвым.
Великий Бог Ом подполз к Бруте и принялся толкать его в голову панцирем. Юноша снова застонал.
— Просыпайся, парень. Солнце уже высоко. Ать-два. Все уже на берегу, кто хотел на нем оказаться.
Брута открыл один глаз.
— Что случилось? — спросил он.
— Ты жив, вот что случилось, — ответил Ом.
«Жизнь похожа на иссушенный берег, — вспомнил он. — А потом ты умираешь».
Брута поднялся на колени.
Есть берега, которые немыслимы без ярких зонтиков.
Есть берега, которые подчеркивают величие моря.
Но это берег нисколечко не походил на них. Это была лишь голая кромка, на которой земля встречается с океаном. На линии прилива валялись выбеленные солнцем и ветром кучи плавника. Воздух вибрировал тучами неприятных насекомых. Запах предполагал, что где-то что-то давно сгнило — причем даже скалби не смогли это отыскать. В общем, берег был не из приятных.
— О Боже…
— Это все лучше, чем утонуть, — подбодрил его Ом.
— Не знаю. — Брута осмотрел берег. — Здесь есть питьевая вода?
— Вряд ли, — ответил Ом.
— Урн в главе V, стих 3, говорит, что даже из самой сухой пустыни ты умеешь извлечь живительную влагу, — вспомнил Брута.
— Это своего рода художественная вольность.
— Так ты этого не можешь?
— Нет.
Брута снова поднял взгляд на пустыню. За линией плавника и редкими кочками травы, которая, казалось, умирала в процессе своего роста, громоздились бесконечные барханы.
— В какой стороне Омния? — спросил Брута.
— А нам нужно в Омнию? — усомнился Ом.
Брута пристально посмотрел на черепашку, после чего решительно поднял ее с земли.
— Кажется, туда, — сказал он.
Ом отчаянно задрыгал лапками.
— Тебе так хочется в Омнию? Зачем?
— Не хочется. Но я все равно пойду туда.
Солнце висело высоко над побережьем.
А может, и не висело.
Содержащиеся в его голове свитки продолжали протекать, и из них Брута почерпнул кое-какую информацию о небесном светиле. Эфебы всегда интересовались астрономией. Эксплетий доказал, что диаметр Диска составляет десять тысяч миль. Фебрий отобрал рабов, у которых голоса погромче, и, расставив их по всей стране, доказал, что свет распространяется примерно с такой же скоростью, что и звук. Ну а Дидактилос сделал вывод, что в таком случае солнцу, для того чтобы пройти между слонами, необходимо преодолевать тридцать пять тысяч миль каждый день, или, говоря другими словами, скорость светила должна вдвое превышать скорость его света. Это означало, что человек видит то место, где солнце некогда было, — за исключением двух раз в день, когда оно само себя догоняет, что, в свою очередь, означает, что солнце по своей сути является сверхсветовой частицей — тахионом, или, как обычно называл его сам Дидактилос, сволочью.
Было по-прежнему очень жарко. Над безжизненным морем повисла рябящая дымка.
В прибое, накатывающем на берег, бултыхались куски дерева.
Брута устало тащился вперед, по направлению к какому-то черному пятну, которое смутно вырисовывалось в дрожащем воздухе, — единственная тень на сотни и сотни миль. Даже Ом перестал жаловаться. Было слишком жарко.
Юноша упрямо шел вперед, не сводя глаз со странного феномена — из-за жуткой жары голова напрочь отказывалась работать. Для него это пятно, то сужающееся, то расширяющееся в вибрирующей дымке, было не более чем ориентиром в мире оранжевой жары.