Мелкий бес
Шрифт:
Людмила, Цыганкой, подошла к нему, и сказала измененным гортанным голосом:
— Барин мой милый, дай я тебе погадаю.
— Пошла к чёрту! — крикнул Передонов.
Внезапное цыганкино появление испугало его.
— Барин хороший, золотой мой барин, дай мне руку. По лицу вижу, — богатый будешь, большой начальник будешь, — канючила Людмила, и взяла-таки руку Передонова.
— Ну смотри, да только хорошо гадай, — проворчал Передонов.
— Ай, барин мой бриллиантовый, — гадала Людмила, — врагов у тебя
— Ах ты, стерва! — закричал Передонов, и вырвал руку.
Людмила проворно юркнула в толпу. На смену ей пришла Валерия, — села рядом с Передоновым, и зашептала ему нежно:
— Я испанка молодая, Я люблю таких мужчин, А жена твоя — худая, Мой прелестный господин.— Врешь, дура, — ворчал Передонов.
Валерия шептала:
— Жарче дня и слаще ночи Мой севильский поцелуй, — А жене ты прямо в очи Очень глупые наплюй. У тебя жена — Варвара, Ты — красавец Ардальон. Вы с Варварою не пара, — Ты умен, как Соломон.— Это ты верно говоришь, — сказал Передонов, — только как же я ей в глаза плюну? Она княгине пожалуется, и мне места не дадут.
— А на что тебе место? Ты и без места хорош, — сказала Валерия.
— Ну да, как же я могу жить, если мне не дадут места, — уныло сказал Передонов.
Дарья всунула в руку Володина письмо, заклеенное розовою облаткою. С радостным блеяньем распечатал его Володин, прочел, призадумался, — и возгордился, и словно смутился чем-то. Было написано коротко и ясно:
«Приходи, миленький, на свидание со мною завтра в одиннадцать часов ночи в Солдатскую баню. Вся чужая Ж.»
Володин письму поверил, но вот вопрос, — стоит ли идти? И кто такая эта Ж.? Какая-нибудь Женя? Или это фамилия начинается с буквы Ж?
Володин показала письмо Рутилову.
— Иди, конечно, иди! — подбивал Рутилов, — посмотри, что из этого выйдет. Может быть, это богатая невеста, влюбилась в тебя? а родители препятствуют, так вот она и хочет с тобой объясниться.
Но Володин подумал, подумал, да и решил, что не стоит идти. Он важно говорил:
— Вешаются мне на шею, но я таких развратных не хочу.
Он боялся, что его там поколотят: Солдатская баня находилась в глухом месте, на городской окраине.
Уже когда толпа во всех помещениях в клубе теснилась густая, крикливая, преувеличенно-веселая, в зале у входных дверей послышался шум, хохот, одобрительные возгласы. Все потеснились в ту сторону. Передавали друг другу, что пришла ужасно-оригинальная маска.
Человек тощий, длинный, в заплатанном, засаленном халате, с веником под мышкой, с шайкой в руке, пробирался в толпу. На нем была картонная маска, — глупое лицо с узенькой бороденкой, с бачками, а на голове фуражка с гражданскою круглою кокардою. Он повторял удивленным голосом:
— Мне сказали, что здесь маскарад, а здесь и не моются.
И уныло помахивал шайкой.
Всем это нравилось. Толпа ходила за ним, ахая и простодушно восхищаясь его замысловатою выдумкою.
— Приз, поди, получит, — завистливо говорил Володин.
Завидовал же он, как и многие, как-то бездумно, непосредственно, — ведь сам-то он был не наряжен, чего бы, кажись, завидовать! А вот Мачигин, так тот был в необычайном восторге: кокарда особенно восхищала его. Он радостно хохотал, хлопал в ладоши, и говорил знакомым и незнакомым:
— Хорошая критика! Эти чинуши много важничают, кокарды любят носить, мундиры, вот им критику и подпустили, — очень ловко!
Когда стало жарко, чиновник в халате принялся обмахиваться веником, восклицая:
— Вот так банька!
Окружающие радостно хохотали. В шайку сыпались билеты.
Передонов смотрел на веющий в толпе веник. Он казался ему недотыкомкой.
Позеленела шельма, — в ужасе думал он.
[Были в маскараде и писатели, Шарик и Сергей Тургенев. На обратном пути в столицу они опять приехали в наш город. Обрюзглые и пожелтелые от пьянства, они, однако, казались еще молодыми. Крепкие были у них натуры, хоть и уверяли они своих доверчивых приятелей, что страдают болезнью «великого Надсона». Шарик был, как и всегда, в блузе.
— Это интернациональный костюм, — объяснял он Володину. — Все интеллигенты должны носить.
Он сохранял на своем лице преувеличенно-насмешливое и угрюмое выражение. Он презирал эту веселящуюся толпу. Тургенев был любезнее. Он смотрел снисходительно.
— Есть нечто опьяняющее в банальных и глупых увеселениях толпы, — тихо говорил он Шарику, — впечатление такое, точно берешь грязевую ванну.
— Протобаналы! — сердито проворчал Шарик.
— Да, весь этот блеск скучен для меня, как чужая радость, — сказал Тургенев. — Слушайте, Шарик, — как вам нравится это сравнение: скучный, как чужая радость? Я его вставлю в свою новую новеллу.
— Превосходно, — похвалил Шарик, — в самую точку потрафило. Действительно, чужая радость — зрелище изрядно-таки омерзительное.
Тургенев и Шарик пошли в буфет пить чай.
— Я набросал сегодня, — рассказывал Шарик, — критический этюд, содержание которого вас заинтересует.
— Понятно, — сказал Тургенев, — что вы написали, то не может быть не интересно.
— Да, конечно, — согласился Шарик. — Так вот моя тема — Некрасов и Минаев.
— Пфа! — презрительно сказал Тургенев.