Мелкий бес
Шрифт:
— Надо вас поскорее домой доставить. Скажите мне ваш адрес, я возьму извозчика.
Японкино лицо снова омрачилось испугом.
— Никак нельзя, никак нельзя! — заметила она, — я одна дойду, вы меня оставьте.
— Ну как вы там дойдете по такой слякоти на ваших деревяшках, — надо извозчика, — уверенно возразил актер.
— Нет, я добегу, — ради Бога, отпустите, — умоляла Гейша.
— Клянусь честью, никому не скажу, — уверял Бенгальский. — Я не могу вас отпустить, вы простудитесь. Я взял вас на свою ответственность, и не могу. И скорее
Гейша задрожала.
— Ужасно, ужасно злые люди! — всхлипывая, сказала она. — Отвезите меня пока к Рутиловым, я у них переночую.
Бенгальский крикнул извозчика. Сели и поехали. Актер всматривался в смуглое и странное гейщино лицо. Гейша отвертывалась. Смутная догадка мелькнула в нем.
— Эге, да ты — мальчишка! — сказал он шепотом, чтобы не слышал извозчик.
— Ради Бога! — бледный от ужаса взмолился Саша.
Бенгальский тихонько засмеялся, и так же тихо сказал:
— Да уж не скажу, не бойся. Мое дело тебя доставить на место, а больше я ничего не знаю. Однако ты — отчаянный. А дома не узнают?
— Если вы не проболтаетесь, никто не узнает, — просительно-нежным голосом сказал Саша.
— На меня положись, во мне, как в могиле, — ответил актер.
Уж скандал в клубе начал затихать, — но вечер завершился новою бедою.
Пока в коридоре травили Гейшу, пламенная недотыкомка, прыгая по люстрам, смеялась и подсказывала Передонову, что надо зажечь спичку, и напустить ее, недотыкомку огненную, но несвободную, на эти тусклые и грязные стены, — и тогда, насытясь истреблением, она оставит Передонова в покое.
Передонов вошел в маленькую гостиную рядом с танцевальным залом. Никого не было. Передонов осмотрелся, зажег спичку, поднес ее к оконному занавесу, и подождал, пока занавес загорелся. Огненная недотыкомка побежала по занавесу, тихонько и радостно взвизгивая. Передонов вышел из гостиной, и затворил за собою дверь. Никто не заметил поджога.
Пожар увидели уже с улицы, когда вся горница была в огне. Люди спаслись, — но дом сгорел.
На другой день в городе только и говорили, что о вчерашнем скандале, да о пожаре. Бенгальский сдержал слово, и никому не сказал, что Гейшей был наряжен мальчик.
А Саша еще ночью, переодевшись у Рутиловых, убежал домой, влез в окно, и спокойно уснул. В городе, кишащем сплетнями, в городе, где все обо всех знали, ночное Сашино похождение так и осталось тайной. Надолго, — конечно, не навсегда.
Катерина Ивановна Пыльникова, Сашина тетка и воспитательница, сразу получила два письма о Саше, — от директора, и от Коковкиной. Эти письма страшно встревожили ее. В осеннюю распутицу, бросив все свои дела, поспешно выехала она из своей деревни в наш город.
Саша встретил ее с радостью, — он любил ее. Тетя везла большую на него в своем сердце грозу. Но он так радостно бросился ей на шею, так расцеловал ее руки, что она не нашла в первую минуту строгого тона.
— Милая тетечка, какая ты добрая, что приехала! — говорил Саша, — и радостно глядел на ее полное румяное лицо с добрыми ямочками на щеках и с деловито-строгими карими глазами.
— Погоди радоваться, еще я тебя приструню, — неопределенным голосом сказала тетя.
— Это ничего, — беспечно сказал Саша, — приструнь, было бы только за что, а все же ты меня ужасти как обрадовала.
— Ужасти! — повторила тетя недовольным голосом, — вот про тебя ужасти я узнала.
Саша поднял брови, и посмотрел на тетю невинными, непонимающими глазами. Он пожаловался:
— Тут учитель один, Передонов, придумал, будто я девочка, привязался ко мне, — а потом директор мне голову намылил, зачем я с барышнями Рутиловыми хожу. Точно я воровать хожу. А какое им дело!
Совсем тот же ребенок, что и был, — в недоумении думала тетя. — Или уж он так испорчен, что обманывает даже лицом?
Она ушла к Коковкиной, и долго беседовала с нею. Вышла печальная. Потом поехала к директору. Вернулась совсем расстроенная. Обрушились на Сашу тяжелые тетины упреки. Саша плакал, но уверял с жаром, что всё — выдумки, что никаких вольностей с барышнями он себе не позволял. Но тетя не верила. Бранила, бранила, наконец, погрозила высечь, сейчас же, — сегодня же, — вот только еще сперва увидит этих девиц. Саша рыдал, и продолжал уверять, что ровно ничего худого не было, что все это ужасно преувеличено и сочинено.
Тетя, сердитая, заплаканная, отправилась к Рутиловым.
Ожидая в гостиной у Рутиловых, она волновалась. Ей хотелось сразу обрушиться на сестер с самыми жестокими упреками, и уже самые укоризненные слова были у нее готовы, — но мирная и красивая гостиная внушала ей, мимо ее желания, спокойные мысли, и утишала ее досаду.
Начатое и оставленное здесь вышиванье, кипсеки, тщательно выхоженные растения у окон, и еще какое-то особое настроение семейственности, нечто такое, чего не бывает в непорядочных домах, и что всегда оценивается хозяйками, — неужели в этой обстановке могло совершиться какое-то обольщение ее скромного мальчика заботливыми молодыми хозяйками этой гостиной? Какими-то ужасно-нелепыми показались ей все те предположения, которые она читала и слушала о Саше, — и наоборот, такими правдоподобными представлялись ей Сашины объяснения о том, что он делал у девиц Рутиловых: читали, разговаривали, шутили, смеялись, играли, — хотели домашний спектакль устроить, да Ольга Васильевна не позволила.
Сестры порядком струхнули. Они еще не знали, осталось ли тайной Сашино ряженье. Но их ведь было трое, и все они дружно одна за другую. Это сделало их храбрыми. Они все три собрались у Людмилы, и шепотом совещались. Валерия сказала:
— Надо же идти к ней, — невежливо.
— Ничего, пусть простынет, — беспечно ответила Дарья, — а то она уж очень сердито на нас напустится.
Все сестры надушились сладко-влажным клематитом, — вышли спокойные, веселые, нарядные, как всегда, — и наполнили гостиную своим милым лепетом, приветливостью и веселостью.