Мелкий Дозор (сборник)
Шрифт:
Примерно до полуночи я маялся размышлениями, что это было. Нет, мои паника и постыдное бегство вполне объяснимы. Я достаточно долго пробыл Иным, чтобы представлять себе все ужасы, которым мог быть подвергнут. Рассудок шептал, что все это глупости, что ничего не случилось и случиться не могло, но тогда, на пике испуга, я этого шепота не расслышал. Попробуйте человеку, всю жизнь проработавшему с отравляющими веществами и вдруг оказавшемуся в лаборатории без защитного костюма, объяснить, что смертельные яды в пробирках не причинят ему вреда. Попробуйте полицейскому, поймавшему сотню живодеров и попавшемуся на серьезном правонарушении, доказать, что в тюрьме, где сидят арестованные им рецидивисты, ему ничто не угрожает. А я, если уж на то пошло, за годы работы в Дозоре имел дело и с ядами, и с живодерами.
Не стоит даже и говорить о том, как сильно мне хотелось позвонить в свой отдел, попросить ребят немедленно прислать
В результате я выстроил несколько логических цепочек и выбрал самую очевидную. Кто-то, кто работает в санатории или находится здесь на лечении-восстановлении-отдыхе, любит так же, как и я, уединение и потому вечерами гуляет не по освещенным дорожкам, а по едва заметной лесной тропке, которую, возможно, сам же и протоптал. Вечером воскресенья в кардиологию заселяется совсем не старый и даже, можно сказать, спортивно выглядящий мужчина. Через полчаса после заселения мужчина одевается и прямиком идет туда, где некто привык проводить время в одиночестве. Подозрительно? Еще как. Вот и решил этот некто проверить, что я за экземпляр, не по его ли душу. Что мог он увидеть, рассматривая меня, словно букашку? Я искренне надеялся, что в памяти моей он не копался – почему-то мне казалось, что я почувствовал бы это, угадал по известным мне симптомам. Этот некто ограничился поверхностным осмотром. Сперва, наверное, убедился, что я действительно больной: притворяйся – не притворяйся, а здоровое сердце не замаскируешь без помощи магии. А магии на мне и во мне – ноль. Но моя реакция продемонстрировала, что я почувствовал его интерес к своей персоне. Тогда он создал условия, при которых я должен был шагнуть в Сумрак и тем самым выдать себя. Я этого не сделал. Тогда он копнул чуть глубже – просканировал на предмет наличия Силы. Увы, и тут его ждало разочарование. Или радость. В моей ауре наверняка сохранились оттенки, позволяющие ошибочно отнести меня к потенциальным, неинициированным Иным. Или оттенки эти сейчас настолько слабы, что сквозь Сумрак я кажусь обычным человеком с развитой интуицией, человеком, чувствительным к постороннему воздействию? Как знать… В любом случае некто должен был решить, что я для него безопасен. Или бесполезен.
И славно.
Засыпая, я поймал себя на мысли, что теперь непременно буду вглядываться в лица всех встречных-поперечных в попытке угадать, с кем пересекся на темной тропинке.
Так, собственно, и вышло. Пока спозаранок, ежась от холода и позевывая, я сидел в очереди на сдачу крови, ни один из моих соседей не был обойден вниманием. Мимика, взгляды, морщинки, руки, разговоры и дыхание – глупо, наверное, предполагать, что я по каким-то признакам смог бы выделить Иного из толпы, особенно если он сам того не желает, но я продолжал анализировать все, что попадалось на глаза. И, собственно, был вознагражден. Правда, догадка пришла вовсе не оттуда, откуда я ожидал.
В процедурном кабинете работали две медсестры. Дверь практически не закрывалась, потому что обе орудовали довольно быстро, и поток обитателей санатория не прерывался. Практически. Я с самого начала обратил внимание, как люди в очереди время от времени пропускают друг друга вперед. Чаще всего это были бодрящиеся старички, которые со словами «Я к Леночке!» жестами показывали тем, кто непосредственно за ними, что вторая медсестра свободна. Вторая медсестра – классическая мышка с мелкими чертами лица и мелкими же движениями – проводила забор крови умело и аккуратно. Я попал именно к ней и по достоинству смог оценить ее легкие пальчики, не доставившие моему локтевому сгибу ни малейшего дискомфорта. Пять пробирок уже были наполнены, а я так и не почувствовал место прокола. А вот Леночка, к которой так стремились попасть, аккуратностью не отличалась. Зато была ослепительно хороша собой и улыбалась так ярко, что приосанившиеся старички старались вовсю – флиртовали и глупо шутили, будто подростки, хотя кривились от боли, когда Леночка с третьего раза не могла попасть иглой в вену. С одной стороны, ничего странного: в присутствии такой женщины любой начнет бодриться и остроумничать, и даже самый ощипанный павлин попытается распустить оставшиеся перышки. С другой стороны, была в ее небрежности какая-то нарочитость. И лишь потом до меня дошло: да она же своей поощряющей улыбкой провоцирует бедолаг на подобный мазохизм! Боль – это ощущение, вызывающее сильные эмоции, вне зависимости от того, насколько она сама по себе сильна, да плюс еще и ожидание этой неминуемой боли – негатив еще тот, а уж вкупе с эмоциями положительными – от созерцания эдакого цветка в царстве засохших клумб – выплеск Леночка
Стало быть, после того как процедурный кабинет заканчивает работу, она украдкой собирает остатки, которые не успел сожрать синий мох, коего, я уверен, здесь в избытке. Могла ли Леночка быть той, кого я встретил поздно вечером? Вряд ли. Мой неизвестный некто не был похож на существо, питающееся объедками. Или мне просто было стыдно признаться себе, что я мог испугаться подобного существа.
Столовая поражала размерами. Под потолком неспешно, с ленцой крутились вентиляторы откуда-то из прошлой жизни. Администратор долго вертел в пальцах мой талончик. Я чуть не прыснул: он всерьез считает, что талон в столовую может оказаться подделкой?! Чуть позже я понял причину этой паузы. Вероятнее всего, молодой, но ушлый администратор лихорадочно соображал, куда, за какой столик меня усадить на все время пребывания в санатории. Контингент тут в основном возрастной, капризный, назойливый, а я не казался тем, кто с удовольствием будет выслушивать рассказы о снах, болячках и успехах внуков-правнуков. Это меня умилило. Надо же! Молодой парень всерьез заботился о моем комфорте! Его не пришлось стимулировать магическим или финансовым образом, даже заикнуться не пришлось – он сам!
Правда, я мог бы рассказать ему, что общение с очень пожилыми людьми – штука бесценная. Сколько всего уходит от нас вместе с ними… Целые эпохи уходят, а мы не успеваем задать нашим пращурам самых элементарных вопросов и лишь потом понимаем, насколько эти вопросы были важны… И тут нет особой разницы, человек ушел или Иной.
В итоге он усадил меня за отдельный столик. Чего, спрашивается, так долго раздумывал, если изначально имелся подобный вариант? Оставшись в гордом одиночестве и ожидая, пока мне принесут тарелку каши, я осмотрелся. Отсюда, если не сильно вращать головой, была видна большая часть столовой. Возможно, рано или поздно я таки вычислю, кто из обитателей санатория бесцеремонно мочится в лесу, пугая гуляющих.
Каша была из тех, о которых моя бабушка говорила: «За вкус не ручаюсь, зато горяча!» После каши принесли паровые котлетки и чай с бутербродами. Не помню, когда я в последний раз столько съедал на завтрак, да и съедал ли вообще.
Разговоры гудели назойливой мошкарой. Впрочем, нет, не назойливой. Скорее они только подчеркивали покой и размеренность, что царили в санатории в утренние часы. Никто не торопился запихнуть еду в рот, чтобы быстрее помчаться по неотложным делам, никто не перекусывал на бегу и кое-как – здесь питались обстоятельно, со вкусом и без капризов.
Я присматривался к соседям. Соседи присматривались ко мне, шепотом делились друг с другом впечатлениями. Наконец от столика справа ко мне перегнулся седоусый дедок.
– ООО? – спросил он твердым голосом.
– Н-нет, ЗАО, – запнувшись от удивления, ответил я. – Закрытое акционерное общество «Гидроприборснаб-восемьдесят».
Дедок недовольно поджал губы, затем вежливо уточнил:
– Я спрашиваю – какой у вас диагноз? Мы тут решили, что открытое овальное окно. ООО. Это верно?
Помотав головой, я объяснил. За соседним столиком заохали, запричитали – такой молодой, такой здоровый на вид, как же так, что ж за жизнь проклятущая, стрессы, радиация, депутаты… Мысленно возблагодарив чуткого администратора, я извинился и вышел из столовой.
Не люблю, когда меня жалеют. Никогда не любил. Случалось, что мне на секундочку хотелось сочувствия, и тогда я переставал любить себя. Да, я не герой, хотя и метил когда-то в герои, но это не повод показывать другим свою слабость. Примерно в этом месте своих размышлений я вспомнил, каким жалким был вчера в лесу, и приуныл.
На колонне в холле висела красочная афишка, отпечатанная на обычном цветном принтере. Творческая встреча.
– Это что же, – спросил я у проходящего мимо медработника, – к вам и артисты приезжают?
– Почему приезжают? – Он подошел ближе и, близоруко сощурившись, вгляделся в афишу. – Эмма Георгиевна не приезжает, она здесь живет.
– После операции восстанавливается? Или так, профилактически?
– Просто живет. – Он пожал плечами. – У нее есть определенные проблемы с сердцем, не без этого. Но сюда она переехала из-за тишины. Репетирует, разучивает роли, подыскивает типажи. Раз в неделю водитель отвозит ее в город, в театр. Ей вообще-то восемьдесят, но она бодрячком, все еще играет на большой сцене. Играет – и возвращается сюда. А по понедельникам развлекает здешнюю публику – то творческую встречу устроит, то просто стихи читает. Лет пять уже, по-моему.