Мелкий снег (Снежный пейзаж)
Шрифт:
Рядом с Таэко, которая в последнее время как-то особенно расцвела, Юкико выглядела усталой и измождённой, видно, её утомила дорога.
— А где подарки? Что ты мне привезла? — Не дожидаясь разрешения, Эцуко открыла чемодан Юкико и вытащила оттуда пакет с узорчатой бумагой и коробочку с носовыми платками.
— Это для твоей коллекции, ведь ты собираешь носовые платки?
— Да. Спасибо большое!
— Там для тебя есть ещё кое-что. Ну-ка, поищи хорошенько.
— Вот! Нашла!
Эцуко раскрыла коробку, завёрнутую в бумагу с маркой знаменитого
— Какая прелесть! — воскликнула Сатико. — В Осаке таких не купишь. Убери сандалии в коробку, Эттян, ты их наденешь, когда поедем любоваться сакурой.
— Хорошо. Спасибо тебе, сестричка!
— Мне кажется, ты ждала не столько меня, сколько подарков.
— Ну всё, а теперь забирай свои сокровища и отправляйся спать.
— Только пусть сегодня Юкико спит со мной.
— Хорошо, хорошо, — сказала Сатико. — Юкико должна принять ванну, поэтому пока что ступай к себе с О-Хару.
— Юкико, приходи скорее, ладно.
Когда Юкико вышла из ванной, было уже около двенадцати. Как давно не сидела она в гостиной вместе с сёстрами и зятем за этим столиком с белым вином и сыром, слушая, как уютно потрескивают дрова, в камине!
— До чего же тепло здесь, в Асии. Я почувствовала это сразу, как только вышла из поезда.
— Уже весна. Скоро праздник Омидзутори.
— Неужели в Токио намного холоднее?
— Конечно. Там климат куда более суровый. И потом, эти знаменитые токийские ветры. На днях я отправилась в центр за покупками, а когда шла обратно, вдруг налетел такой вихрь, что свёртки посыпались у меня из рук и покатились по улице, я едва их догнала, ведь одной рукой приходилось ещё придерживать подол кимоно. Я тогда подумала, что люди нисколько не преувеличивают, рассказывая о бешеных токийских ветрах.
— Когда я был у вас в Сибуе, меня поразило, как быстро дети освоили токийский говор. Это было в ноябре, стало быть, к тому времени они не прожили в Токио и трёх месяцев, а уже говорили на токийских диалекте так, будто там родились. Причём я заметил: чем ребёнок младше, тем чище его выговор.
— Надо думать, Цуруко в её годы не может похвастать такими успехами, — заметила Сатико.
— Что верно, то верно. Впрочем, она и не стремится к этому. Как-то раз мы ехали с ней в автобусе, и она начала говорить что-то на осакском диалекте. Всё пассажиры повернулись в нашу сторону. Мне стало очень неловко, но Цуруко продолжала говорить со мной, ничуть не смутившись, не обращая внимания на любопытные взгляды. В конце концов кто-то из пассажиров сказал: «А этот осакский говор не так уж плох». — Эту последнюю фразу Юкико произнесла на токийский манер.
— В её возрасте всё женщины таковы, — сказал Тэйноскэ. — Им совершенно безразлично, что о них подумают окружающие. Я знаю одну гейшу — ей, правда, уже далеко за сорок. Так вот, она рассказала мне, что, бывая в Токио, нарочно говорит только на осакском диалекте. Если ей нужно выйти из трамвая, она громко заявляет об этом водителю, и тот
— Тэруо-тян стесняется осакского выговора матери и старается никуда с ней не ходить.
— Ну, он всё-таки ещё ребёнок.
— А как чувствует себя Цуруко на новом месте?
— Судя по всему, не так уж плохо. Ей нравится, что, в отличие от Осаки, там каждый занят самим собой и не вникает в дела других. Кроме того, тамошние женщины стремятся подчеркнуть свою индивидуальность и носят не то, что модно, а то, что им идёт. Цуруко и в этом усматривает выгодное отличие Токио от Осаки.
Юкико была весела и словоохотлива, как никогда. Возможно, в какой-то мере сказывалось действие вина, но она так и лучилась радостью — наконец-то она снова в Асии и может вот так сидеть в этой гостиной и беседовать с сёстрами, не замечая, что на дворе уже ночь.
— Не пора ли ложиться спать? — спросил Тэйноскэ, но беседа становилась всё более оживлённой, и ему — в который уж раз — пришлось подняться и подложить дров в камин.
— В скором времени и мне придётся отправиться в Токио, — сказала Таэко. — У них в Сибуе ужасная теснота. Когда же они думают переезжать?
— Не, не похоже, чтобы они занимались поисками нового дома.
— Как же так? Выходит, они вовсе не собираются переезжать?
— По-моему, нет. Первое время Цуруко с Тацуо без конца твердили: мол, жить в такой тесноте невозможно, нужно поскорее найти дом попросторнее, но теперь уже не заводят об этом разговора. Мне кажется, они передумали. — И Юкико рассказала следующее.
Это всего лишь её предположение, подчеркнула она, но, по её мнению, причиной, побудившей сестру с зятем расстаться с любимой Осакой и решиться на переезд в Токио, послужило стремление Тацуо продвинуться по службе. Прокормить семью из восьми человек на деньги, унаследованные от их отца, он уже не мог. Одним словом, в «главном доме» возникли денежные затруднения. И хотя поначалу Цуруко с мужем роптали на тесноту, со временем они, наверное, пришли к выводу, что с нею можно смириться. По-видимому, их устраивает сравнительно невысокая плата, всего пятьдесят пять иен. И сестра и зять подчёркивали это всякий раз, когда речь заходила о поисках другого дома. Скорее всего, это соображение и заставило их в конце концов отказаться от мысли о переезде.
Живя в Осаке, они вынуждены были поддерживать видимость благополучия, в Токио же фамилия Макиока никому ничего не говорит, поэтому они могут позволить себе больше заботиться о своём кармане, нежели о престиже. Как директор токийского филиала банка Тацуо получает весьма солидное жалованье, но при этом семья живёт гораздо скромнее, чем в Осаке. Они экономят на всём, и прежде всего на питании. Конечно, когда, имеешь шестерых детей, приходится задумываться даже о том, какие овощи подать к столу, и всё же еда у них стала поразительно скудной, не то что прежде, в Осаке. Обед чаще всего состоит из какого-нибудь одного немудрёного блюда — рагу, риса с соусом карри или сацумского супа с мясом.