Мелкий собственник
Шрифт:
Усы - тоже седые, а зонтик привязан к колышку бечевкой.
Поглядел только старик, - глаза черные, однако не злые, - опять принялся красить.
Тогда Колька подошел к нему совсем близко, на шаг, и очень хорошо различил на картине белые дома, церковь, собор - повыше домов, реку и на ней пристань. На пристани много ящиков, мешков, и отъезжают лошади с дрогами.
– Вот ка-ак!..
– начал улыбаться тому, что красил этот старик такое ему привычное, Колька.
– А?.. Что, братец?
– спросил старик и еще раз
Колька улыбнулся шире.
– Ты что, - здешний, хлопчик?.. Где живешь?..
На голове у старика ничего, - только волосы, как белая шапка.
– Там живу, - качнул Колька головой вниз.
– Та-ак... Здешний, значит... Ну, садись, рассказывай...
– Чего рассказывать?
– насторожился Колька, а сам посмотрел в сторону дома: не идут ли за ним.
– Так, вообще... Тебя как зовут?
– Колька.
– Так вот, Колька... Значит, Колька... Валяй, рассказывай дальше...
– Об чем рассказывать?
– Ну, мало ли у тебя?.. Есть такие ребята... разговорчивые... Вот и ты, брат, такой, - я уж вижу...
– Нет!
– уставился Колька на его ухо, из которого тоже лезли седые волосы.
– Плохо!.. Плох ты, Колька... Должен ты говорить и меня учить, а я должен слушать... в священном трепете...
– Ты говори сам, - предложил Колька.
– Я?.. Я уж говорил, брат Колька... Мне уж надоело.
И вдруг подавил он трубочку белую, - из нее так и выскочила, как червячок, оранжевая краска.
Старик повозил ее кисточкой по дощечке и ляп-ляп - вдруг загорелись, как живые, макушки собора.
От удивления, от крайнего восторга у Кольки как разинулся рот, так и не хотел очень долго закрыться. Эта яркая краска, от которой, как живая, стала церковь, эта золотая краска в серебряной трубочке его приковала... Тут же, около ящичка с другими красками, была на землю брошена эта трубочка.
И вот Колька присел на корточки так, что прочный большой палец его правой ноги пришелся как раз к этой трубочке, и он, не сводя глаз своих с незлых черных глаз художника, занятого своим этюдом, начал осторожно двигать этим пальцем, чтобы подтянуть трубочку под ступню.
Все не закрывая рта, как причарованный, глядел он на художника, и, заметив его взгляд, самодовольно говорил старик:
– Да-с... Вот так-то, брат Колька... Называется это - жи-во-пись... Живопись называется... От тебя же я все-таки смиренно жду, что ты мне такое велемудрое расскажешь...
– На кой?
– хрипло выдавил из себя Колька, чувствуя уже трубочку под ногою.
– Как "на кой"?.. В поученье!
– балагурил художник.
А Колька, все не сводя с него глаз, уже захватил осторожно серебряную трубочку с золотой краской левой рукою, но, захвативши, он не мог усидеть спокойно. Он вскочил и бросился бежать, и тут же заметил у него в руке свой тюбик кадмия художник, и он тоже вскочил.
– Ку-да-а?.. Куда взял?.. Ты-ы!..
И за бегущим Колькой побежал старик - сухой, рот черный, глаза страшные, волосы - белой шапкой...
Колька выпустил из руки тюбик, - только бы самому убежать!
– а старик кричал ему вслед:
– Ах ты, жулик московский, а-а!.. Вот это так жу-улик!..
Колька вернулся домой тогда, когда все уже разошлись, отец лег спать, как всегда, а мать разводила огонь под вываркой у колодца.
Мать его била небольно (матери редко бьют больно), мать только все грозила ему:
– Вот погоди, дай отец встанет!..
И вот, в ожидании, когда встанет отец, он стоит около стены, к которой с таким неоцененным трудом приставлял он лестницу, и ковыряет пальцем штукатурку. Сыплется известка, сыплется глина, начинает уже показываться плетень, когда подходит кошка, мурчит и трется крутым лбом об его голую ногу.
Он отшвырнул ее. Она обиженно уселась недалеко и начинает вылизывать языком грудку. Она - плотная, серая с черными полосами, как маленький тигр, и хвост у нее толстый и черный, но на груди примостилось белое пятно.
Она кажется Кольке вдруг необыкновенно красивой, почти так же красивой, как кукла Катя. И она - своя... Это его кошка. А ну-ка, приди-ка кто-нибудь ее у него отбирать? Он тогда во всех будет швырять кирпичами! Он и на Ивана Николаича не посмотрит!.. Это его кошка!
– Кис-кис-кис!
– зовет он тихонько, не поворачивая к ней головы, только скашивая глаза вбок до предела.
Кошка встревоженно глядит на него двумя зелеными огоньками и начинает облизывать грудь с еще большим одушевлением.
– Киса-киса!
– погромче говорит Колька.
Кошка только чуть зиркнула и продолжает свое.
Кольке хочется, чтобы его кошка опять подошла к нему и потерлась об ногу лбом, но она не подходит.
Тогда он двигается к ней сам, - не открыто, а боком, лениво, и не глядя на нее, а даже отвернувшись. Однако кошка отскакивает шага на два, глядит тоже искоса, как он крадется, и зевает.
Он делает вид, что совсем она ему не нужна, и заходит немного в сторону, и, когда кошка беспечно растягивается на траве навзничь и начинает играть с колоском овсюга, он кидается на нее хищно, хватает изо всех сил и тащит.
– Ты чего не шла, когда я тебя звал, а?
– грозно спрашивает Колька и дергает ее за хвост.
Кошка мяучит рассерженно и выпускает когти.
И как раз мать, вместе с чужим вынесшая мыть и свое белье, берет в это время в руки его одеяло и, оборачиваясь на мяуканье кошки, кричит ему:
– Брось кошку!
– Не брошу!
– бубнит в ответ Колька.
– Эта кошка - ловущая на мыши, дурак!.. Это дорогая кошка, а ты ее таскаешь!
– Ну?
– Двадцать разов говорила тебе: не бери кошку на руки!.. Портится кошка от рук!