Шрифт:
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Мелкий собственник
К пятилетнему Кольке, сынишке ночного сторожа Савелия и прачки Феклы, который остался в это летнее ясное утро один на хозяйстве (отец еще не приходил со службы, а мать понесла белье в город), подошла четырехлетняя Надя, дочь больничной сиделки, принесла на руках, как ребенка, прекрасную куклу, укрытую ярко-красным, атласным стеганым одеяльцем, и сказала с подходу, вся лучась и сияя:
– Вот Катя!
– И-шь!.. "Ка-атя"!..
Колька презрительно прищурился и большим пальцем правой ноги провел по слегка влажной земле загадочную черту. Руками он ничего не мог сделать: в одной был большой кусок белого хлеба, в другой - фунтик с красной смородиной: матери нужно же было его задобрить, чтобы никуда не уходил из дому и не скучал.
– Она, когда упадет, никогда не кричит, - расхваливает свою Катю Надя, - и она все кушает, все, все...
– Ну да, - все-е!..
– задирает Колька, толкая куклу локтем.
– А небось, са-мо-родину не будет!
– И са-мо-родину будет!.. Еще ка-ак!.. Все, все кушает!
Колька мгновенно прикладывает к яркому ротику куклы ягодку, но фарфоровый ротик скользкий, и ягодка куда-то пропадает из-под его трепетных пальцев.
Он изумлен. Он вскрикивает:
– Съела!
– Ну да, съела!
– не удивляется Надя.
– И булочку будет кушать.
Колька тут же отдирает от своего хлеба порядочный кусок, приставляет ко рту куклы, а сам нагибается над нею и смотрит во все глаза.
– Не ест!.. А, что?
– кричит он.
– Вот тебе и Катя твоя!.. Даже и губами не пробует!
Но объясняет Надя спокойно:
– Большой очень... У ней ротик ма-аленький!.. Дай, я сама дам...
– Ну на сама, когда так!.. Щипай сама!..
Надя отщипнула крошечку, добросовестно сует в рот своей Кате и даже сама не замечает, что крошка прилипла к ее собственным пальцам.
Однако руку она отводит назад и говорит серьезно:
– А вот это съела.
– Съела?.. Где?.. А ну, я ей сам дам!.. Вот, а, что?.. Даже и совсем никак!..
– Сыта уж, - объясняет Надя.
– Она маленькая... Разве она много может?
– Ее как зовут?
– спрашивает Колька тихо.
– Катя же!
– удивленно отвечает Надя.
Колька очарован. Колька уже влюблен в Катю. Колька весь до краев переполнен этой влюбленностью... И он говорит глухо:
– Пускай она спит!
Девочка тут же укрывает ее заботливо и начинает мурлыкать песенку, у которой свойство усыплять детей:
– Катя, крошечка моя-я, нена-глядышка моя!
– Хым... Оглодышка!
– ввязывается Колька, кусая хлеб.
– Не надо так!
– укоряет Надя.
– Почему это не надо?
– наступает Колька.
– Некрасивое слово... И Катя спать не будет.
– Ну, нехай спит... И не просыпается...
Колька ест хлеб и смородину, а Надя все ходит около, укачивает и напевает:
– Не-на-глядышка моя-я, ненадышечка моя!
Это очень тоненько и даже, пожалуй, грустно.
– Уснула!
– говорит она, наконец, серьезно, кладет куклу на траву очень нежно и очень заботливо и обращается ласково к Кольке:
– Дай самородинки!
– Ишь ты какая!.. Пойдем дикой лук искать, тогда дам!
– властно говорит Колька.
– А Катя же как?
– Нехай спит!.. "Катя"!.. Будешь еще Катю свою везде таскать!
– Ну что ж, - соглашается Надя, матерински оглядывает спящую и идет: "Катя" лежит около дома на траве, потеряться она никак не может, а в кустах, пожалуй, изорвешь ее платьице.
Кусты здесь около, потому что это - окраина города, нагорный берег реки, и среди них много колючих, идти между ними нужно осторожно, а Колька так и шныряет и кричит то и дело откуда-то, где его не видно:
– Вот он лу-ук!.. А вот еще лу-ук!.. Сколько мно-го!
Лук этот жесткий и длинный; цветочки лиловые; пахнет от него чесноком.
Надя - синеглазая, в белом, в желтых туфельках - все старается поспеть за Колькой, который кружит по кустам, как собачонка, и потом совсем уж неизвестно где. В укромном уголку между кустами попался и ей одинокий длинностебельчатый дикий лук, и она рвет его, торжествуя, и нюхает и морщит носик. Но все-таки она крепко зажимает его в руке и кричит куда-то в зеленое кругом:
– И я-я нашла-а-а!.. Ко-ля-я!.. И я нашла-а-а!
Кусты очень густые и очень высокие, - так кажется ей. И так много тоненьких веток кругом, - рябит в глазах... И под самыми кустами, в глуши попадаются кустики фиалок, - цветов давно уже нет, одни листики, сверху зеленые, а повернешь, - то будто фиолетовые, то розовые: из них выходит букетик куда лучше, чем из вонючего дикого луку.
– Надь-ка-а!.. Ты игде та-ам?..
– кричит Колька из такой дали, что его еле слышно.
– Я здеся-я-я!
– отзывается Надя тончайше, насколько может, а сама спешит-спешит к нему, продираясь мимо колючек боярышника.
Но вот не слышно стало Кольки, и нет его нигде: хоть бы где-нибудь мелькнула его розовая рубашка или круглая стриженая голова.
Наде становится немного страшно даже. Она бросает дикий лук, прижимает к груди букетик из листьев фиалок и начинает всхлипывать тихо.
– Коль-ка-а-а-а!
– зовет она громко и очень долго тянет: - а-а-а!
Потом бросает и букетик. Еще раз зовет, - не отзывается Колька, а сама все продирается через кусты куда-то. Теперь она уже всхлипывает громче... И вдруг тропинка, по которой можно даже бежать, - такая широкая. И, хныкая и вытирая глаза, она добегает до дороги, с которой уже виден Колькин дом с одною трубою. Дальше бежать просто и даже весело, и слезы на щеках высыхают сами, пока она добегает до зеленой площадки, на которой оставалась Катя. Она ищет везде глазами, - куклы нет. Как же это?.. С большой тревогой обходит она вокруг всего домика, - нет нигде ни куклы, ни красного стеганого одеяльца.