Мелодия Джейн

Уинфилд Райан

Калеб принялся выковыривать из своей пиццы шампиньоны.

– Это только потому, что я выразила надежду, что ты их любишь? – расхохоталась Джейн.

– Я терпеть не могу грибы, – покачал головой Калеб. – С самого детства.

– Как можно не любить грибы?

– Очень просто. Они склизкие и противные. Ты лучше скажи мне, как можно не любить ежевику?

– Ну, лично я пока не видела, чтобы кто-то ободрал себе руки о грибы так, как ты сегодня ободрался о ежевичные ветки. И это тебе еще повезло, что они сейчас не цветут, иначе тебя в придачу покусали бы пчелы,

а все ладони были бы в ежевичном соке. Я не шутила, когда говорила про перчатки. Я хочу, чтобы ты их надевал.

– Да, мамочка.

– Не смешно.

– Я просто пошутил. Можно мне еще кусочек, пожалуйста?

– Вот, держи, тут как раз побольше грибов, как ты любишь.

Когда с пиццей было покончено, Джейн вскипятила воду и сделала им по чашке какао, а Калеб тем временем подкинул в камин поленьев. Вернувшись в гостиную, Джейн обнаружила, что Калеб перебрался с кресла на диван. Она протянула ему кружку с какао и двинулась к своему месту, но он похлопал ладонью по дивану рядом с собой:

– Посиди со мной.

Джейн присела рядом.

Прошло несколько минут. Какао все никак не хотело остывать, поленья в камине шипели и потрескивали, не спеша разгораться.

– Если хочешь, можно включить телевизор, – предложила Джейн.

– Мне не особенно хочется, – отозвался Калеб. – Давай лучше поговорим.

– Ладно. О чем ты хочешь поговорить?

– О тебе.

– О господи… Давай лучше посмотрим телевизор.

– Нет, в самом деле! – рассмеялся Калеб. – Мне любопытно узнать про тебя. Ведь тогда в ресторане я выложил тебе всю свою подноготную, а ты пока ничего о себе не рассказала.

– Да мне практически нечего и рассказывать.

– Я пытался сказать тебе ровно то же самое, но ты мне не поверила. Давай не стесняйся.

– Ладно, что ты хочешь знать?

– Ну, например, давно ли ты здесь живешь? – пожал плечами Калеб. – И почему не замужем или, по крайней мере, не ходишь по свиданиям, разбивая сердца, как на твоем месте делала бы любая женщина с такой внешностью. И почему ты всегда так мило улыбаешься и опускаешь глаза, когда кто-то делает тебе комплимент?

Джейн, продолжая улыбаться, вскинула на Калеба глаза. Потом подула на свое какао, чтобы выиграть время.

– Давай для начала я отвечу на первый вопрос, ладно? Я живу в этом доме чуть больше пятнадцати лет.

– Значит, он твой?

– Да, – ответила она. – Когда родилась Мелоди, мы жили на съемной квартире, но я неплохо зарабатывала, а потом объявили льготную программу для тех, кто покупает свой первый дом, со сниженным первым взносом, вот я его и купила. Дочери было пять, когда мы сюда переехали. – Джейн ощутила знакомую боль в сердце, и на нее нахлынули воспоминания. Она умолкла, чтобы собраться с духом, исполненная решимости ни в коем случае не расплакаться. – В самую первую ночь мы спали на надувном матрасе. Грузовик с нашими вещами должен был прийти на следующее утро. Но за ночь навалило почти фут снега, и нам пришлось куковать здесь на надувном матрасе целых три дня. Но знаешь что? Это одно из лучших воспоминаний в моей жизни.

– А куда делся ее

отец? – спросил Калеб и поспешно добавил: – Если ты, конечно, не против, что я спрашиваю.

– Все нормально, – покачала головой Джейн. – Рассказывать особенно нечего. Он бросил нас, когда я была беременна. И Мелоди даже никогда в жизни не видел, можешь себе представить? Свою родную дочь. Денег мы от него тоже, разумеется, ни цента не получили.

– Сочувствую.

– В общем, насколько мне известно, сейчас его тоже нет в живых.

Едва она произнесла эти слова вслух, как сердце снова защемило от горя. Боль была настолько невыносима, что Джейн едва не расплескала свое какао.

– О господи, ну вот, я опять плачу. Прости, Калеб. Просто мне порой так ее не хватает.

Калеб забрал у нее кружку и поставил на столик рядом со своей. Потом обнял Джейн за плечи и привлек к себе. В его объятиях было так уютно, что она перестала сдерживаться и позволила себе разрыдаться. В каком-то смысле она сейчас оплакивала скорее ту пятилетнюю девочку, которая умерла давным-давно, нежели свою двадцатилетнюю дочь, которую только что похоронила.

Выплакавшись, Джейн повернула голову и вскинула на Калеба глаза:

– Можешь что-нибудь мне о ней рассказать?

В глазах Калеба промелькнула боль.

– Я предпочел бы не говорить об этом.

– Так нечестно, Калеб.

– Брось, Джейн. Ты же обещала не донимать меня вопросами.

Джейн вывернулась из его объятий и уселась лицом к нему:

– Я не донимаю тебя, Калеб. Но неужели я хочу слишком многого, когда прошу тебя рассказать мне что-нибудь о моей дочери, которую ты знал? Хоть что угодно.

– Я не просил подбирать меня из жалости, – ответил он. – И не хотел, чтобы ты держала меня тут в качестве источника информации о твоей дочери.

– Неужели ты настолько черствый? – поразилась Джейн. – Так ничего мне и не расскажешь? Совсем ничего?

– Думаю, нам лучше поговорить о чем-нибудь другом.

– Нет, черт побери! Я не хочу говорить о чем-нибудь другом. Я хочу говорить о Мелоди!

Джейн поняла, что перешла на крик, лишь когда умолкла. В гостиной вновь повисло молчание, нарушаемое только треском поленьев. Калеб долго сидел, глядя на нее, с искаженным от муки лицом, но его мысли были для нее загадкой. Потом, когда ей показалось, что он вот-вот что-то скажет, Калеб молча поднялся и вышел из гостиной.

Джейн услышала, как хлопнула дверь его комнаты, и долго еще сидела в одиночестве на диване, глядя на язычки пламени, отражающиеся в лакированной поверхности его новой гитары, которая так и осталась лежать в раскрытом чехле у камина.

Глава 7

– Как же хорошо весной, правда? – Грейс наклонилась сорвать нарцисс, потом, глядя на Джейн поверх цветка, поинтересовалась: – Как продвигаются дела во дворе?

После традиционного субботнего заседания они решили прогуляться по их излюбленному островному маршруту. До сих пор Грейс ни разу не упомянула имени Калеба, и Джейн поняла, что это ее способ спросить о нем.