Мелодия на два голоса [сборник]
Шрифт:
Заборышев замялся:
— Около сорока.
— Совсем, видать, мальчонка!
— Мальчонка или нет, а вопрос решенный.
— Работать-то мне с ним…
— Не туда ты гнешь, Степан. Не только тебе, но и мне тоже, возьми на заметку. И всем остальным. Или, может, у тебя своя частная фирма, партизанский отряд?
Я понял, что разговор продолжать бессмысленно.
— Когда же он придет?
— Вот часа через полтора и пожалует.
Заборышев выглядел свежее, чем обычно. Может, какое новое лекарство пьет. Даст бог, вылечит свою печень. И
— Ладно, Павел Исаевич, — сказал весело. — У нас коллектив здоровый. Если что не так, перевоспитаем.
— Именно, Степан Аристархович, дорогой. Именно.
И вот через час появился мой заместитель — Самсонов Иван Эдуардович. Солидный мужчина, повыше среднего роста, крупный в кости, широкий, и особенно поразила меня его голова. Голова огромная, круглая, и впечатление такое, что на ней хоккейный шлем. Уши крупные, красные, с низко опущенными и словно подрубленными наискосок мочками. Я таких ушей и не видел раньше. Лицо тоже круглое, красивое, с твердыми скулами, с зеленоватыми глазами. В руках толстый черный портфель, как у студента. Представился вежливо, с достоинством.
Он сказал:
— Если не возражаете, Степан Аристархович, покажите сразу отведенный мне стол. Я разберу бумаги, а уж тогда…
— Пожалуйста, пожалуйста, — засуетился я, думая, как выйти из неловкой ситуации.
Стола как раз и не было. Вернее, столы были у завхоза — прекрасные чешские двухтумбовые столы с красноватой полировкой, но куда втиснешь такой огромный стол, когда и так тесно!
— Видите ли, — толкую ему, — начальство давно обещает выделить нам еще маленькую комнатку. Тогда будет посвободнее. А пока придется в тесноте, уж не посетуйте.
Самсонов вежливо улыбнулся.
— Теснота — не беда. Если, разумеется, это не во вред делу.
— Не во вред, — сказал я. — А может, и во вред.
Стол Ивану Эдуардовичу поставили в противоположном от меня конце комнаты, рядом с Катей Болотовой. Теперь все наши сотрудники оказались в прямом смысле под перекрестным надзором. Неловко, нетактично, а что поделаешь! Я представил Ивана Эдуардовича, и произнес некое подобие речи.
— Я работал во многих местах, — сказал он, потирая руками виски. — И сейчас об этом вряд ли уместно рассказывать. Надеюсь познакомиться с каждым в рабочем порядке. Тогда и обо мне составится мнение. Одно соображение выскажу сразу. Считаю, что специфика нашей работы требует в первую очередь спокойствия и душевного равновесия. Чем меньше эмоций, тем меньше ошибок и тем, как говорится, выше показатели. Я знал коллективы, где внутренние колебания и личностные отношения сильно вредили делу. Постараюсь, чтобы у нас было иначе.
Он говорил, как большой руководитель.
— Рады стараться! — крикнул в ответ неугомонный Владик.
На этом обряд официального представления окончился. Оставшееся время я знакомил Самсонова с текущими планами, вводил в курс дел. Он задавал вопросы, некоторые из них казались мне лишними. Мы сидели и ворковали, как два голубка, под пристальными, изучающими взглядами остальных
4
Играли с Захаром в шахматы. Он проигрывал и нервничал. Придумал вдруг, что я сделал два хода подряд.
— Ладно, — сказал ему. — Предлагаю ничью.
— Игрочишка, — ответил Захар. — Смухлевал — и в кусты. А у самого пиковое положение. Сдавайся! Через пять ходов тебе мат.
— Какой мат? Ты же проигрываешь!
— Проигрываю? Свихнулся ты, Степан. Сколько я тебе советовал: запишись в кружок Дома пионеров. Тебя примут как холостяка… Да у тебя центр разваливается и король голый.
— Ну, ходи!
— С шулерами не играю. Верни ход конем.
В ярости я смешал фигуры.
— Восстановим, — злорадствовал Захар. — У меня все записано.
— Где?
— Здесь! — Захар постучал со страшным звуком по своей круглой башке, потом долго хохотал и предлагал показать мне два гибельных приема каратэ, оба со смертельным исходом. Наконец успокоился и спросил — А Катя не приходила?
Ох, как от этих слов тяжело перекрутилось мое сердце! Как жестоки бывают случайные слова!
— Она не придет, — сказал я.
5
Самый лучший роман, который я прочитал в жизни, это "Анна Каренина" Льва Николаевича Толстого. В нем не только вся жизнь, в нем высшее оправдание и объяснение жизни. Иногда приходится слышать, как кто-нибудь нет-нет да и ляпнет: мол, граф, гений, а сам-то в личной жизни позволял себе, не брезговал… Мне неприятны и такие разговоры, и люди, которые их ведут. Вот и сегодня Владик, продолжая какой-то спор, заявил:
— Знал, знал женщин старик. Описывал их не умозрительно, а с натуры, потому и достоверно.
Я сначала не понял, о ком речь, только видел, что опять Антонов отвлекает всех своей болтовней. Что-то ему Катя ответила, и Владик ей, горячась, возразил:
— Ну и подумаешь — Толстой! А я — Антонов. Но мораль для нас одинаковая, и судят нас, всех людей, по одному уголовному праву. Будь ты хоть граф, хоть министр просвещения…
Вмешалась и Дарья Тимофеевна:
— Никому не позволено людей обижать.
Катя сказала, покраснев:
— Вы меня не так поняли.
Владик Антонов:
— Женщинам свойственно преклонение перед славой. А слава слепа и часто выбирает себе жертву наугад.
"Почему жертву? — думаю. — А в общем-то именно жертву, конечно. Почему бы и нет?"
Я был благодарен Самсонову, когда он резко пресек стихийную дискуссию на литературную тему.
— Вы умно говорите, Владислав Леонидович. Это приятно всем послушать. Но за вами график на июль месяц висит. Хорошо бы им заняться.