Шрифт:
Не везет
(Повесть)
1
Анатолий Пономарев, тридцатидвухлетний инженер-биолог, случайно встретил на улице своего школьного друга. Веню Воробейченко, пьяного, вели двое милиционеров. Один, сержант, шел сбоку, как посторонний, а второй, рядовой, держал Веню за воротник пальто сзади и
Воробейченко растолстел, обрюзг, волосы его свешивались странно на лоб, закрывая почти оба глаза. И сейчас, пьяному, ему легко можно было дать лет сорок, хотя они с Пономаревым были ровесники.
«Спился, кажется, Воробейченко, — подумал Пономарев. — Возможно, что совсем спился. А кто бы подумал…»
Пономарев побрел следом за милиционерами. Постепенно он их догнал и спросил у сержанта, за что задержали этого товарища.
— А вы что, не видите? — спросил милиционер.
Действительно, было видно. Но Пономарев хотел узнать, не натворил ли чего Воробейченко, может, какой-нибудь особенный совершил проступок.
Веня резко повернулся и, тупо вглядевшись, узнал наконец старого друга.
— Отпустите меня! — закричал он, обрадовавшись. — Это мой брат. Отпустите, я с ним пойду!
— Это ваш брат? — спросил сержант у Пономарева. — Неужели?
Понятно было, что он не поверил. Пономарев растерялся, ему хотелось выручить однокашника, но ложь была слишком глупой.
— Брат, брат! — снова заголосил Воробейченко, причем от избытка чувств у него потекли слезы. — Это Толик. Отпустите!
— В самом деле, что ли, брат? — усмехнулся сержант.
— Да, — поморщился Пономарев. — Представьте себе.
— Нy что ж, в отделении и поговорим, — сказал сержант.
Пономареву показалось, что он теперь хочет и его, как Воробейченко, взять за шиворот и потрясти.
— Да отпустите вы его, — попросил Анатолий. — Не убежит ведь никуда!
— Еще как убежит, — ответил второй милиционер. — Эх вы, братья!
Но все-таки послушался, убрал руки от Воробейченко. Тот встряхнулся, оживился, пошел тверже. Пономарев по какой-то смутной ассоциации отчетливо припомнил, что в школе, классе, наверное, в пятом — Воробейченко часто схватывал двойки и после каждой двойки подолгу выл на парте, уткнув нос в ладони. Вспомнил Пономарев, как смешно, треугольниками, торчали уши маленького Вени, как учительница его утешала.
— Ничего, ничего, — говорила учительница. — Никакой нет трагедии. Исправишь, выучишь. Не надо так плакать…
А Воробейченко, не стыдясь товарищей, ревел еще пуще в голос. Может быть, дома его пороли за плохие отметки. Разница между тем сопливым ревуном и теперешним пьяным, пожилым мужчиной, была настолько поразительна и так некстати пришлось воспоминание далекого детства, что Пономарев весело заулыбался. Хотелось ему похлопать Воробейченко по плечу, утешить его, сказать: «А помнишь, старина!..» Но Анатолий сразу сообразил, что веселье его и смех можно истолковать как злорадство или цинизм, не тот момент был, чтобы улыбаться, но ничего он не мог поделать и улыбался, глядя на униженного, жалкого Воробейченко: как тот по-солдатски прямо размахивал руками, кривил лицо и иногда жалобно и просительно старался незаметно подмигнуть ему, Пономареву.
В отделении дежурный лейтенант заставил Воробейченко писать протокол. Пока Веня одиноко сидел за перегородкой и пытался что-то нацарапать на бумаге, Пономарев поговорил с лейтенантом. Приключение теперь не представлялось ему таким скверным, он видел скорый и, надеялся, благополучный конец и испытывал острое любопытство — в первый раз Пономарев был в милиции.
— Да отпустите вы его, — бодро попросил он у лейтенанта, хмурого молодого мужчины с серым лицом. — Отведу я его домой!.. Не так уж он и пьян.
Лейтенант молчал. Веня шуршал бумагой, изредка быстро, как птенчик, вскидываясь по сторонам. Вид у него был затравленный и диковатый. «Спился», — снова, теперь с легким сочувствием, подумал Пономарев.
— А он вам действительно брат? — резко спросил лейтенант.
Пономарев не видел и не слышал, когда успели сказать об этом лейтенанту, рядовой милиционер остался стоять в дверях, видимо, на случай Вениного побега на волю, а сержант вообще, минуту покрутившись в комнате, исчез.
— Брат, — нехотя ответил Пономарев, втайне надеясь почему-то, что ему не поверят, угадают ложь. Но, раз соврав, он уже не мог отступить.
— Ваши документы! — попросил лейтенант. У Пономарева оказалось в кармане удостоверение, где свидетельствовалось, что он — старший научный сотрудник одного предприятия. Удостоверение подействовало, лейтенант смягчился и взглянул на Пономарева почти дружелюбно.
— Что же вы так-то? Нехорошо ведь… Интеллигент!
Теперь он обратился прямо к Пономареву, словно тот был тоже пьян и нездоров.
— Вы уж не сердитесь, — льстиво улыбнулся Пономарев.
— А вы не улыбайтесь, — сурово одернул его лейтенант. — Здесь не цирк!.. Возись вот с вами, ни дна ни покрышки. Когда только кончится. А?
Он ждал, чтобы именно Пономарев сказал ему, когда это кончится.
Пономарев подумал и ответил:
— Не все, к сожалению, от нас зависит. Знаете, условия жизни. То есть, конечно, пережитки, но вековые пережитки. Топором не обрубишь!
Лейтенант поглядел на него внимательнее.
— Что вы имеете в виду, извините? Какой топор?
Пономарев смутился.
— Иносказательно, разумеется. То есть, если говорить серьезно, нужен комплекс мер, разумный комплекс, чтобы…
— Где живете? — перебил милиционер, не дал Пономареву выложить основательные соображения по поводу пьянства. Сбоку вывернулся из-за перегородки Воробейченко и протарабанил какой-то несусветный адрес.
— Прошу сесть на место, — тихо приказал ему лейтенант и взялся за телефон. «Сейчас проверит!» — понял Пономарев, остро злясь на вторую, совсем уж ненужную басню Воробейченко. Но лейтенант только подержался сосредоточенно за трубку, потом встал, потянулся, скрипнул ремнем и приблизился к Воробейченко. Тот с явным испугом вобрал голову в плечи и очень стал похож на виноватого школьника. Лейтенант читал из-за его плеча протокол. Одновременно он гибко поводил корпусом, разминался. В нем играла нерастраченная мощь юности.