Мелодия на два голоса [сборник]
Шрифт:
— Осторожнее, — сказал Федор, наглотавшись воздуха. — Давай я тебя на бок переверну.
Поотдыхали еще рядышком. У Михалыча лицо было синее и глаза слезились.
— Чего, парень, худо? Выдохся?
— Споткнулся я. Ногу чего-то ломит. Вывихнутая нога. Сейчас пройдет, погоди.
— Послушался бы ты меня. Хорошим шагом, через два часа дома будешь… А мне на земле лежать легче, чем у тебя на хребте колупаться. Дай мне покоя, сынок! Мне подумать о многом хочется.
Жалобные, умоляющие нотки в голосе старика больно тронули Федорово сердце. Парень сам бы предпочел лежать и никуда не торопиться. Все его поджилочки тряслись и немели. Но он знал, что один не пойдет. В нем впервые вызрело непоколебимое, бешеное упорство мужчины,
— Ладно, — сказал он. — Дома будем отлеживаться и прохлаждаться.
Тем же манером взвалил старика на плечи, тронулись. Сколько шли, Федор не понимал. Время для него выключилось. Старик недреманно направлял его путь. "Правее, правее держи, куда тя черт понес!" Федор с натугой сворачивал. Порой изо рта у него вырывался надсадный хрип. Труднее всего было удержать равновесие, за этим он очень следил. Хрустели не то ветви под сапогами, не то ребра в груди. Боли не чувствовал. Все тело одеревенело, скособочилось. Вряд ли, думал, удастся теперь разогнуться и освободить спину от свинцовой глыбы. А как бы это было славно. Воздух просачивался в легкие через узенькую щелку.
— Погодь, больно! — не сразу разобрал бормотание старика. — Погодь, отдохнем!
Федор опустился на колени, потом повалился на бок вместе со стариком. Еле разжал пальцы, которыми стиснул кисти старика. Через некоторое время поднял голову и с удивлением обнаружил, что высоко над лесом плывет оранжевый солнечный круг и день ясен и свеж. Он вяло пошевелил плечами, потер ладонями лицо. Кожа на ощупь напоминала брезентовую промасленную ткань.
— Как ты, дедушка?
Михалыч нежно жмурился чему-то своему, далекому, лик его был высокомерен и светел.
— Чего спросил, ась?
— Как чувствуете себя?
— A-а! Вспомнил супружницу свою, Федя, словно в очи ей заглянул. Это ведь какое терпение надо было иметь — со мной жить. Нрав у меня был дремучий, лесной, да и от вина я буйствовал. А под горячую руку… Да теперь уж нечего. Скоро свидимся, повинюсь. Она простит. Всегда прощала дак…
— Где свидишься, дедушка? В раю, что ли?
— Тебе не понять, ты ученый. Десять классов преодолел. Но не горюй. С мое поживешь, может быть, поумнеешь. Так-то ты ничего, парень жилистый, нашей, мужицкой породы.
Старик говорил заметно окрепшим голосом, с привычными задиристыми интонациями, и на душе у Федора потеплело, будто стакан водицы испил. Он заметил с добродушной ухмылкой:
— В тебе, дедушка, пожалуй, не восемьдесят, а все сто килограммов будет.
— Может, и сто. Знать бы такое дело, обязательно бы в район смотал, в полуклинику. Чтобы тебе рекорд по переносу тяжестей зачли.
— Дедушка, а ты сам идти еще не можешь?
Михалыч руками себя подробно ощупал.
— Кое-какая чувствительность в организме появилась, но идти пока не могу. Давай тащи! Взялся дак за гуж.
К вечеру добрались до стариковой хибары. Там поджидали их встревоженные Юшка и тетка Дарья. Старика сняли с Федоровой спины и отнесли в дом. Когда вернулись за Федором, увидели, что он спит, завалившись в канавку с дождевой водой, немного не догребя до сухого края. Сон его, могучий и целебный, длился четырнадцать часов. Федор проснулся, когда наступило новое утро, увидел, что лежит на кровати, укутанный в стариково ватное одеяло, а сам Михалыч сидит на табурете за столом и читает газету.
— А, отоспался! — ласково приветствовал он Федора. — Я уж думал, ты на вторые сутки разогнался.
— Ты что же, дедушка, совсем выздоровел?
— Я и не болел вовсе. Паралик у меня был, это верно. На нервной почве. Тут, слышь,
— Каким средством, дедушка?
— Дак обыкновенным, натуральным. Как прадед учил… Ну тебе чего, чайку согреть?
— Тетка ругалась?
— Ты пока тетку свою забудь и не трожь. К ней пропавший без вести мужик вернулся давеча. Она его на инвалидность заново проверяет.
Федор собрался было еще подремать, понежиться, по-потягиваться, больно сладко ныли и зудели все члены, но решил, что пора и честь знать. Встал, напялил на себя брюки и рубашку, влез в кем-то до блеска начищенные ботинки, попил водички из ковшика у порога. Старик не отводил от него странно-влюбленного взгляда, потом выдохнул: "Хо!" — задымил цигаркой, прокашлялся, провентилировал легкие, наконец крепко опустил кулак на стол. Сказал, как припечатал:
— Мужиком справным будешь, Федор Петрович! Истинный бог, говорю!
3
Федор вошел в аптеку с твердым намерением на этот раз окончательно объясниться. Покупателей было немного — небольшой хвост у кассы, хвост у рецептурного отдела, а там, где Анюта работала, топчутся две старушки-долгожительницы да пионер с министерским портфелем. Анюты на месте не было. Федор давно изучил эту ее манеру: только очередь иссякнет — ее из-за прилавка как ветром сдувает. После, когда очередь снова столпится и загудит, вылетит из коридора в своем белоснежном распахнутом халатике, с растрепанной прической, раскрасневшаяся, быстроногая — можно подумать, ее там, в коридоре, какой-нибудь дебил тискал. Очередь не успеет зароптать и толком выразить свое неудовольствие, а уж она — с сияющей улыбкой, пританцовывая, — всем товарец отпустит, на все вопросы любезно ответит, и, глядишь, стоит опять скучает одна.
Федор ходил сюда уже целый месяц, сначала за пилюлями и микстурой для заболевшего отца, после без надобности — на свидание к Анюте, чертовке синеокой. Приближаясь к аптеке, он заранее ежился, нервничал. Отлично сознавал, что смешон и нелеп в глазах покупателей, всех этих нуждающихся в лекарствах горемык, и в глазах аптечного персонала, и особенно дылды-кассирши, которая восседала сейчас за своим аппаратом, как на троне. Что она только не вытворяла при его появлении, телка смешливая. Как корчилась там, в своей кабинке, будто в припадке восхищения его внешностью, какие безумные рожи ухитрялась ему строить, прячась за аппаратом, — в страшном сне не приснится. В другой раз Федор и сам бы охотно посмеялся над ее рожами и ужимками, но ведь она чего добивалась? Изображала из него клоуна перед обожаемой Анютой, и та ей охотно подыгрывала, видно, они были подруги. Анюта, заметив входящего кавалера, прыскала в кулачок, вскидывала очи на кассиршу, та в ответ тоже охала на весь зал, и вот они вдвоем начинали бесконечную, оскорбительную для него игру, с переглядываниями, с двусмысленными словечками, с какими-то идиотскими, им одним понятными знаками. Особую остроту грошовой забаве придавало то, что им приходилось разыгрывать этот детсадовский спектакль на виду у покупателей. Тут, конечно, не обходилось без накладок. В прошлый раз, например, одна сердобольная старушенция подглядела ненароком самую сногсшибательную гримасу кассирши. Добрая старушка на всю аптеку стала требовать доктора, ибо "у этой девки конфуз приключился!" То был единственный случай, когда удалось повеселиться Федору, а не подругам. Но он вел себя с достоинством и только позволил себе скромно заметить: