Мелодия Второго Иерусалима
Шрифт:
Судьба приобретает те параметры, когда уже не надо что-либо исправлять в своей жизни, отправившись в изгнание на село, под присмотр очередного имперского альфа-сексота. Ему достаточно стало клочка земли, чтоб начать превращать его в свой островок спасения.
Приступы стенокардии уже не так часто душили все его желания, а, со временем, почти совсем прекратились.
За это время, он перебрал в памяти всех своих знакомых и все события с ними связанные. Он мог оценивать их теперь по-новому, восстанавливая в памяти те моменты, когда он поступал в соответствии со своими принципами или же по своей недальновидности, которая приводила к определенным последствиям. В молодости поступки бывают всегда значимыми, влияя на всю оставшуюся жизнь. С годами даже глупости мельчали, или он старался их делать такими. Что служило как бы ему покаянием в грехах. Это был назначенный судебный процесс, в котором он выступал и строгим судьей и подсудимым преступником и лукавым циничным адвокатом, который руководствуется
Приходили девушки и женщины, потому как он взрослел всегда вместе с ними; они были разные и таких же оттенков кожи. Они все были брюнетками. С каждой из них, он беседовал и по долгу не отпускал их от себя. Со временем, они все же возвращались в свое далекое или близкое прошлое, возвращая его в новую реальность. Так проходили месяц за месяцем, на протяжении, уже, двух лет…
Первым к нему в палату подселили чиновника из районного управления по земельным ресурсам. Как оказалось.
За день общения он много узнал о этой сфере человеческой деятельности. Попытался даже воспользоваться плодами его участия.
— Раз положено — дадим. Все — по закону. Только сейчас, я знаю, земли свободной нет. Обещают выделить участок. Надо, сначала, обратиться тебе в поселковый совет.
Набор стандартных фраз, которые ни к чему не обязывают чиновника. Он знал это по собственному опыту: сколько должно пройти времени и пролито пота, чтоб добиться чего-то полезного от них для себя. Будут взвешиваться на особых весах его статус и его положение в обществе. Он был пришлым в этом поселке, следственно статусом никаким не обладал, чтоб получить землю. Этот статус, обычно, заменяет собранное сексотами досье; недавно один из них интересовался у него, при определенных обстоятельствах: как он относится к такому-то высшему чиновнику, сбежавшему в Россию после Революции Достоинства. Что, собственно, выдавало всю эту систему: сексоты потеряли его след. Они не видят его, и это обстоятельство успокоило тогда.
На следующий день, молодого чиновника отправили в областное медучреждение. Он оставил о себе приятное впечатление.
На его месте поселился Анатолий — молодой человек, работавший охранником. Как это сочеталось с его верой? Он был членом реформаторской церкви. Анатолий заболел пневмонией; его уволили с фирмы задним числом. Анатолий вынужден сам покупать себе лекарства. На это ушла вся его последняя зарплата. К нему приезжала зрелая женщина, как для матери — он представил ее — она слишком молодо выглядела, как для жены — выглядела, слишком, старшей его возраста. Она привезла Анатолию фрукты. Долго беседовала с ним, поцеловала на прощанье. Одетая по-сельски, но очень опрятно. В длинном фиолетовом платье, к которому пришиты одноцветные розочки. В вязаной своей шапочке, она была очень похожа на советских барышень из НИИ. Наверное, насмотрелась этого в фильмах, подумалось ему, глядя на нее.
В тот же день засели Диму — молодого человека, — прибывшего пройти ежегодное обследование, для получения ежемесячного пособия, по-инвалидности, в целую тысячу гривен. Дима был инвалидом по зрению; он видел лишь тридцать процентов, и зрение его постоянно ухудшалось.
— Это, мой отец, так подгадил, — поделился мыслью, этот, очень рассудительный парень. — Он видел лишь наполовину, и мне, в наследство, это передалось. А вот старшего брата — пронесло.
— Вот, как…
— Я был женат. Я взял ее с ребенком, — продолжает рассказывать о своей жизни, Дмитрий. — Старался, как мог угодить ей. Однажды она сказала мне: «Мне скучно. Я молодая, хочу гулять и веселиться. Я ей сказал: «Можешь идти, гулять и веселиться». Она — ушла. Теперь у нее, уже, двое детей. Живет с родителями, на другом конце села. Повеселилась.
— Ничего нового, — сказал Он, поощряя Диму к подобным рассказам.
— Приходилось много работать. Я работаю заготовителем. Пытаюсь, хоть как-то, крутится в селе. Не сидеть же, сложа руки. В том году засеял несколько соток чесноком. В том году сеял фасоль. Хорошо идет картофель. У меня хорошие сорта.
Так за разговором прошел еще один день. Анатолий лежал молча, словно в прострации. Ему дорого обходилось лечение пневмонии. Иногда он оживлялся, пытался настроить присутствующих на позитив своей веры. Но, он и Дима, не принимали это всерьез, так как все, что было связано с религиозными событиями, сочеталось в этой стране с ее грязной политикой, становилось уже греховным, по определению не настраивающего человека на позитив. Они съедали скоромный обед, больше состоящий из одного бульона. К тому же, совсем не соленого. В его миске, всегда оказывалась куриный окорочек — скромный подарок от местной власти, ветеранам Донбасса. Он отдавал его Диме. Сам же предпочитал питаться из магазина. На третий день — в палате появился бригадир рабочих, которые чинили и присматривали за железнодорожным полотном — массивный недалекий мужлан, с выдающимся животом. Его жена выглядела еще упитаннее его; с огромной растоптанной задницей. Ее лицо было таким же рубленным, как и его. Глядя на эту чету, сама по себе всплывала на ум поговорка: два сапога — пара. Она постоянно таскала ему еду из поселка, к которой он был очень охоч. Сложилось такое ощущение, что семья у них сложилась ради удовлетворения запросов своих собственных желудков, устраивая из пожирания ситных продуктов питания какой-то свой, варварский культ. Фамилия у бригадира была российская, и с виду он был типичный россиянин, и как подобает истинным россиянам в Украине, был сказочно прожорлив и по убеждению, как — собственно — и его жена, был ватник из ватников (то есть: обожал Путина и российский телевизор). После обязательных процедур, он — впадал в спячку обычно после поглощенной еды. И, если уж начинал дрыхнуть — то принимался так храпеть, словно черти в его животе таскали по кишкам якорные цепи.
На следующий день, они узнали, что он попал сюда после очередного перепоя, когда резко подскочило давление. Это случалось у него не впервой, поэтому он относился ко своей болезни со всяким медицинским пониманием: скоро он выпишется, и сможет отметить это как следует со своими товарищами. Жена возвратилась с аптеки, с целым пакетом лекарств, и, попрощавшись — до завтра, — вышла с палаты, словно утка, переваливаясь из ноги на ногу.
Они быстро познакомились с содержимым внутренней жизни бригадира. С утра до вечера тот твердил одни и те же мантры, выуженные из передач российского телевизора и собственного опыта. А еще больше, как агент влияния. Вспоминая службу в ГДР, в составе 33-батальона, который был расквартирован под Потсдамом. И, еще то, что когда-то во Львовской области, в горы убежали подопытные обезьяны. Явно напрашиваясь на сугубо российскую версию похождения видов. Схожие предрассудки ходили когда-то в Советском Союзе относительно жителей Закавказья и Средней Азии. Меняя свои утверждения местами, бригадир добивался полного внимания к себе (без этого он говорить не мог). Он привык, как истинный россиянин и бригадир, вести за собой контингент. Только с ним в одной палате находились не его привычное окружение. Это начало забавлять главное лицо этого рассказа, и, они, с Дмитрием, начинали весело хохотать, подтрунивая над бригадиром. Наперед договаривая конец им начатой истории.
— А ну-ка, Руслан, поведай нам, куда сбежали львовские обезьяны из 33 батальона? — С этого, и подобных, вопросов, скоро начинались все их разговоры в палате.
— Да. — Подпрягался Дмитрий. — Когда служил во Львовской области под Потсдамом! — При этих словах, круглое лицо Димы, в предчувствиях запланированного веселья, сразу же расплывалось в лучезарной улыбке.
— Вы не верите… — Огорчался бригадир. — Я же так слышал…
Снова приходила Валентина и ставила ему капельницу, это значило, что уже прошло три дня и она снова заступила на смену. Мир казался таким чистым как стены больницы после европейского ремонта. Как клумбы посредине двора. Как осенний сад в эту пору последнего осеннего тепла.
Счастью, казалось, тоже нет никакого предела. Оно никогда не кончиться, и станет таким же обязательным, каким оно было в тот день две тысячи восемнадцатого года.
2019
Полицейский садик
После эпического развала СССР, коммунисты — коммунистическая партия Советского Союза — потеряли полноту власти, — что отнюдь не означало, что эта самая власть выскользнула из рук, и ее некому стало поднять из грязи-пыли; потерпела поражение сама лишь идеология коммунизма, а власть успешно перешла к более изощренному подразделению этих монстров — к спецслужбистам (ЧК-НКВД-МГБ-КГБ-ФСБ/СБУ), которые, через свое Пятое управление, врастали в самую душу и плоть украинского народа, делая это не одно поколение своими многочисленными агентами влияния, — сексотами, — которые, своими чадами-ябедами и провокаторами, превратились на 73 % в такой себе «мудрый народ Украины», обеспечивая им полновесные победы на «демократических выборах». В 90-х сексоты (болезненно) обучались (приноровились) к пользованию всей полнотой власти, будто личным оружием, используя для этого бандитов и отморозков-гопников, в виде — «титушек». Ибо главное не взять ее уже вывалившуюся из рук идеологов коммунистического рая в Ссср, а в удержании ее в своих руках, — ибо все к чему они «готовились» оказалось намного сложнее, чем виделось им еще при коммунистах, когда они только присматривались к высшим должностям, придумывая себе название: «крепкие хозяйственники». Они понимали, что одними коммунистическими традициями власть уже не удержать; приходилось убивать руками бандитов, участвовать в уличных разборках… Это, конечно, не на Колыме, за золотой песок в пыль перетирать своих оппонентов, — жертв произвола стало меньше…
Вместе с деньжищами, появилась всякая ответственность за результаты вековой селекции, которая проводилась предшественниками. Скроенное по лекалам тайных орденов, — сообщество сексотов, — постепенно превращалось в жестко организованную управленческую секту, получившую неограниченную власть. Продолжая коммунистические, имперские традиции, сексоты могли проектировать перспективу будущего, используя своих отпрысков, в качестве основы будущей нации. То есть, фактически, власть перешла с одной коммунистической фаланги к другой, одного организма, использующего власть, как инструмент тотального подавления, влияния и выживания своего потомства.