Меловой крест

Меретуков Вионор

Голубая лагуна… Золотой песок частного пляжа…

Ровное дыхание лежащей рядом очаровательной девушки со смуглой нежной кожей, которая пахнет порочной юностью и солеными морскими брызгами…

Далекий белый парус в зыблющемся мареве горизонта…

Холодное вино из оплетенной пузатой бутыли…

Я облизнул пересохшие губы, потянулся и громко зевнул. Заныло тело. Душа властно потребовала пива.

Я

услышал, как по коридору кто-то поспешно прошлепал босыми ногами. Я открыл глаза. Двери резко распахнулись, и в спальню вбежал голый Юрок. Он вращал выпученными глазами и кричал:

— Только что в окно влетел… в окно влетел!..

— Кто влетел, зачем влетел? Говори спокойно. Неужели Алекс вернулся?..

— Какой еще, к черту, Алекс! Попугай! Огромный такой! С перьями! Матом ругается!..

— Ясно, это Нюша. Соседская приватная птица. Она часто залетает. Залетит, поматерится и улетит. Не бойся, она не кусается. Совершенно безобидный попугай…

— Безобидный?! Не кусается?! На, смотри! — взревел Юрок и протянул окровавленный палец. — Заражение крови обеспечено! Разводят всяких проклятущих тварей…

— Успокойся. Не кричи так! Испугаешь попугая…

— Как же! Испугаешь эту кровососиху!.. Кстати, она там нагадила в твои тапочки, — наябедничал на Нюшу Юрок.

— Ну, как брачная ночь?

— Какая там брачная ночь! Я проснулся в кресле. Жестко и страшно неудобно. А тут еще плед намотался на шею и чуть меня не удавил… Скажу честно, спать сидя — кошмар. Отлежал, вернее, отсидел себе все тело. И еще, всю ночь снились какие-то образины с ножницами. Все приноравливались отхватить мне яйца… Хорошо еще, что я спал в брюках…

— А почему ты сейчас голый? — безразличным голосом спросил я.

— Это я уже потом разделся, когда принялся искать эту, как ее… сладкоголосую птицу юности. Не все же ей шампозу лакать стаканищами и орать как на пожаре… А тут припожаловала эта твоя проклятая безобидная тварь… Я ее — гонять, а она меня — кусать. Не до баб тут…

Завтракали по-домашнему. Мы с Юрком в трусах. Нюша, поразительно похожая в профиль на одного моего давнего приятеля, знаменитого художника Симеона Авелевича Шварца, некоторое время неподвижно сидела на люстре, потом, бросив свирепый взгляд на Юрка, грязно выругалась и вылетела в окно.

Ундина успела вымыть голову и сидела в кресле с полотенцем на голове, намотанным на манер тюрбана. Она была в моем халате. Судя по всему, обладательница трубного гласа чувствовала себя в моем доме довольно свободно. Чего стоит ее вчерашнее выступление, от которого у нас с Юрком чуть не полопались барабанные перепонки!

Когда Юрок отправился принимать душ и бриться, я внимательно посмотрел на девушку. Только сейчас я по-настоящему рассмотрел ее. Она была очень красива.

За ночь в ее внешности произошли необъяснимые перемены. Я долго, откровенно разглядывал ее.

Когда я утверждал, что вторую часть ночи спал без сновидений, я кривил душой. Мне снилась эта девушка. Именно эта девушка. Не та вульгарная провинциалка, которая свистела возле спальни, опивалась шампанским и потом, вывалившись из кресла, как пьяный извозчик, храпела на полу, а это воздушное создание с тюрбаном на прелестной головке.

Можно было сказать, что Ундина изменилась неузнаваемо.

Сейчас девушка сердито смотрела в окно и прихлебывала кофе из большой чашки.

Она знала, что я разглядываю ее, и, дав мне насладиться ее пленительным профилем, повернула ко мне свое красивое лицо с обольстительно очерченными губами — губами, созданными для томных поцелуев, и спросила глубоким, проникновенным голосом:

— Вы, верно, приняли меня за провинциальную дуру, mon cher?

Я неожиданно для себя смутился. И странно, это смущение не было мне неприятно. Хотя в этом "mon cher" явно присутствовала пошлая фальшь.

— А вы, правда, умеете?.. — учтиво начал я.

— Я умею, — перебила она меня, — я очень много, чего умею…

Она посмотрела на меня своими зелеными смеющимися глазами, и у меня защемило сердце. Мне, давно забывшему о нежных чувствах, вдруг захотелось ей понравиться.

Я почувствовал себя страшно неловко в этих своих мятых трусах и с кружкой пива в руке. Я сидел в жалком, непотребном виде перед очень молодой и очень красивой женщиной. Я понял, что это… неприлично.

Я вдруг увидел себя со стороны. Сидит, развалившись в кресле, похожий на босяка, небритый сорокалетний мужчина в бесформенных трусах. И все у него свешивается и вываливается из этих гнусных трусов… И этот запущенный босяк, щурясь и гурмански причмокивая, поросячьими глазками в упор рассматривает неземную красавицу…

Правда, красавица тоже не в вечернем платье с жемчугами, а в моем не очень новом махровом халате. Но она с таким величавым достоинством несла на своих роскошных плечах этот безвкусный халат птицами, будто это и не халат вовсе, а императорские горностаи.

Мне ничего не оставалось, как осторожно подняться, извиниться и направиться в спальню. Она остановила меня.

— Хотите, — спросила она, — хотите побывать на том свете?

— Побывать? Как это побывать? — у меня засосало под ложечкой. Кто эта странная девица? Уж не подослана ли она?.. — Вы говорите об этом с такой легкостью, будто это развлекательная прогулка на велосипеде или катание на карусели. Вы меня разыгрываете? Или угрожаете? Ясно, хотите прирезать меня тем ножом, коим вчера кромсали колбасу…