Memoria

Гаген-Торн Нина Ивановна

«Ветер — тонким песьим воем…»

Ветер — тонким песьим воем Завывает за горой Взвод стрелков проходит строем. Ночь. Бараки. Часовой. Это — мне, а что с тобою? Серый каменный мешок? Или ты прикрыл рукою Пулей раненный висок?

Магадан. Осень 1937

«Был он высокий и стройный…»

Был он высокий и стройный, С гибкой походкой упругой. Мог он спокойно, Коню подтянув подпругу, В седле наклоняться, с размаху С земли поднимая папаху, И под черными усами Пробегало точно

пламя — Блеск насмешливой улыбки. А теперь — бредет не шибко, В черном порванном бушлате, Добывать в земле богатой Пламя золота чужого… Он с утра стоит, готовый В снег упасть от истощенья… И дрожат руки движенья За тяжелою кайловкой, Под заряженной винтовкой. Это все отец народов Дал как счастье и свободу.

Магадан. 1937/?/

«От кремня острым билом можно…»

От кремня острым билом можно Тонкие отбить осколки. Смачивая их, осторожно Стачивать камень колкий. Нож получается гладок, Отточен, хорош… Скажи, а ты знаешь, что надо, Чтобы из сердца — сделать нож?

«Земля в безмолвии лежала…»

Земля в безмолвии лежала. Сиял мороз и снег визжал. И каждый, в горести, не знал, Что дом его наутро ожидало. Так падал год. Под синевой Шел болью день на день похожий. Но ангел с белою трубой Вдруг вылетел и крикнул: «Боже! Боже! Они не могут больше ждать, Они измучены — безмерно!» И горы грянули — «Кончать!» И реки подхватили — «Верно! Пора кончать: их кровь и пот Зальет прозрачность наших вод, Мы будем грязью протекать, Начнет земная шерсть линять И, скорчившись, земля стонать». Тут ангел снова затрубил, Взывая к синему престолу, И камень сам заговорил: «Пройдет страной Великий Голод, Пройдет страной и мор и град, Пускай же камни говорят, Когда уста закрыты людям». Вновь ангел затрубил о чуде, И Город встал, звеня стеклом, Дробя своих остатки зданий, Кремль тяжело пошел плечом, В Москву-реку лег в содроганьи. Вскипели волны, чайками крича, Взметнулась Волга, с Нижнего до Ярославля… И, в красной пене кирпича, Тот человек, с усмешкой палача, Лежал, самим Кремлем раздавлен [8] .

8

18/VI 1979 г.

…это такое же восприятие грядущего ЧЕРЕЗ ПОДСОЗНАНИЕ открылось мне на Колыме:

Земля в безмолвии лежала. Сиял мороз и снег визжал…

Ведь УМОМ нельзя было это предвидеть в 37-м году, но я УВИДЕЛА все это. Это озарение. Как же молиться, Господи, мне Имени Твоему, чтобы суметь увидеть и выковать то самое главное, что смутно мерещится. (Примечание автора.)

Колыма. 1937

«Как могу я слагать стихи?..»

Как могу я слагать стихи? Как могу я на солнце смотреть? От человеческой крови мхи По земле начинают рдеть. По земле выступает роса Человеческих, конских, собачьих слез. И отжимает она волоса, Травянистые длинные нити волос. От росы солонеет трава, Но не радует соль скот, Потому что запах ее — кровав И горек людской пот.

Магадан. 1937/?/

«Это — земля иль другая планета?..»

Это — земля иль другая планета? Синие горы — причудливо строги. Ветви — рисованы в небе кристаллами света, Выдуман лес многоногий! Кто-то, Алмазами землю покрывший, Без счета Льет холода жидкое пламя, И смотрят два солнца застывших С неба — пустыми глазами.

Колыма. Эльген. 1938

«Ты снова здесь? Над снежной пеленой…»

Ты снова здесь? Над снежной пеленой Пришел из прошлого забвенья. И ты встаешь, как голос мой, Как первый час любви земной, Как первый плод осенний. Кругом — безмолвно и бело, Мы — за чертой земного бденья. Нас здесь снегами замело, Над нами горе провело Вдоль губ и глаз — глухие тени. Зачем же ты меня зовешь, В предельной горечи сомненья, Что даже солнце — только ложь, Что ты как камень упадешь На дно бесцельного мученья.

1938

«Что же — значит, истощенье?..»

Что же — значит, истощенье? Что же — значит, изнемог? Страшно каждое движенье Изболевших рук и ног… Страшен холод… Бред о хлебе. Хлеба… хлеба… Сердца стук. Далеко в прозрачном небе Равнодушный солнца круг. Тонким свистом пар дыханья, Это — минус пятьдесят. Что же? Значит — умиранье? Горы смотрят. И молчат.

Колыма. Эльген. Зима 1940

Барак ночью

Свет погас. И, умирая, Стынет тонкой коркой сальца. Темноту сознанья раздвигая Осторожно — ищут пальцы. Я живу в концах ладоней, Улетая прямо к звездам. Лес тяжелый ветки клонит За окном, в тиши морозной. Кто-то мечется по бревнам, Тенью-мышью пробегая, Кто-то рядом дышит ровно, Ты ли дышишь, дорогая?

Колыма. Мылга. 1939

«Тихо пальцы опускаю…»

Тихо пальцы опускаю В снов синеющую воду. Снег весенний в полдень тает, Оседая — пахнет медом. По лесам проходят тени, Улыбаясь дальним склонам, В неба колокол весенний Солнце бьет широким звоном. Я сижу, смежив ресницы, В пальцах сны перебирая. И душа — тяжелой птицей — К небу крылья поднимает.

Колыма. Май 1939

«Ходит большое солнце…»

Ходит большое солнце, Смотрит на круглую землю. В каждом цветке есть донце, Чаша, что вверх подъемлет. В ней дрожат росяные капли, Когда солнце уронит взгляд. Корневища белые лапки Солнцу соком кадят. Каждый цветок — распускается, И пахнут его лепестки. Сердце — цветок, что качается На тонком стебле тоски.

Колыма. Эльген. 1940/?/

Время пастушества

«Синие горы драконьим хребтом…»

Синие горы драконьим хребтом Врезались в небе белесом. В поступи конской тревога о том, Встанет ли солнце над лесом? Или — останется здесь навсегда Муть комариного жала? Будет чернеть по болотам вода, Будут над нею гудеть овода, Белая ночь превратится в года, В ужасе будем искать мы тогда Солнце, что в небе пропало. Кто же, кто вскочит и взбросит для нас На небо солнце тревожно? Тысячи рук и потупленных глаз Молят о том осторожно.