Memoria
Шрифт:
11-й корпус на ЦЛБ (Центральной лагерной больнице) — психиатрический.
— А где взяли?
— Во Львове. Из школы. За стихи, говорят.
— А рука?
— Не знаю. В лагеря уж безрукой попала. Девчата ей косу расчесывают и заплетают. Галей зовут. Украинка [13] .
Недели три не находили работы для однорукой. Галя сидела на верхних нарах, присматривалась. Постепенно нашла подружек. Немало девчат с Западной Украины. Она заметила Рузю и Оленку, которые дежурили у брамы — ворот в столовую. Столовая отделена от зоны забором. Туда велено ходить только строем и без строя никого не пускать. У ворот
13
В рукописи «Галя С.». По вполне понятным причинам автор не называет полную ее фамилию — Сокол. (Примечание Г. Ю. Г.-Т.)
— Кажут вам, дивчата, — не ходить, нельзя! Кажут же! Другая, беленькая как булочка, пунцовеет, надрывно кричит:
— Что мы поделаем? Не разрешают без строя пускать! Прибежавшие из цеха девчата то переругиваются, то смеются:
— Дывись, Оленка гавкает, як пес!
— А что я можу? — обиженно кричит Оленка. — Таке мое дило: ставлят, шоб не пускать.
Видя, что надзирателей нет, машет рукой и отходит от ворот. Беленькая, по-детски надув губы, тоже отходит, отворачивается. Толпа врывается в ворота. Толкучка у раздаточных окон. Получавшие хватают миски, торопливо усаживаются на лавки, к столам.
А у ворот черноглазая Оленка и беленькая Рузя опять силятся не пустить новую партию, пока не освободятся места.
В КВЧ поступили книги — неожиданно разрешили выдавать заключенным. И вот тогда-то я разговорилась с беленькой Рузей: она лежала на нарах в бараке и читала «Киевскую Русь» Б. А. Грекова.
— Интересно? — спросила я.
— Даже Киев от нас украли, — ответила она, сверкнув глазами на детски пухлом лице.
— Почему украли? Ты с Грушевским сравниваешь? — догадалась я.
— Конечно! Грушевский написал правдивую историю Украины, а этот — москаль… — не могла удержаться она и резко отодвинула книгу.
— В науке, Рузя, всегда были и будут разные точки зрения. Только так и может двигаться наука, выясняется новое. Греков не «украл», как ты говоришь, Киев от Украины для Руси. У него просто другая точка зрения, чем у Грушевского. И мне кажется — более правильная.
Она смотрела недоверчиво.
— Ну, скажи: жил, допустим, какой-то Петр. У него сыновья: Иван да Степан. Иван ушел жить на север, Степан — на юг. У них появились дети, внуки. Если Степановы внуки будут кричать: Петро наш дед, а не ваш! А Ивановы отвечать: наш! В морду дадим! Умно будет?
Она усмехнулась.
— Ну чей дед Петро?
— И тех и других.
— Так и говорит Греков. А Грушевский кричит: наш! Киевское государство объединяло многие восточнославянские племена. Оно распалось. На севере образовалось Московское государство, на юге Украина в муках отстаивала свою культуру от Польши, от татар, от турок. Создалось два народа, но корень их общий — Киевское государство, объединявшее восточных славян.
— Москали не славяне — помесь финнов, чуди, мордвы.
— Чистых рас вообще нет. А почему у этой помеси сохранилась память о Киеве, о князе Владимире как о своих предках, а у вас потерялась? Былины-то живы на севере! Есть у вас песни о киевских богатырях?
Она недоуменно посмотрела на меня, проронила:
— У нас думы.
— Да, о гайдамаках, о турецкой неволе — это история, когда создавался украинский народ. А Северное Поморье сохранило более древний пласт. Это достовернее любых концепций ученого. Почему именно сохранились на севере — это другой вопрос, но ведь не историки это придумали.
Она беспомощно посмотрела. Потом сказала:
— Вы образованнее, я просто не нахожу возражений.
— Дело не в образованности, Рузя, я ведь тебе ничего не навязываю. Даю факты. Разбирайся сама.
Так начался ряд длинных разговоров. Мы стояли на поверках в рядах. Стоять приходилось подолгу — всегда что-нибудь не сходилось: то больше, то меньше людей. Надзиратели проходят, по нескольку раз пересчитывают из конца в конец две тысячи женщин.
В ожидании говорю:
— Хотите, девушки, послушать стихи?
Надо чем-то время заполнить. Стоят, переминаясь с ноги на ногу, по пять человек в раду. Рузя и Галя соглашаются почти равнодушно, и я начинаю:
Ты знаешь край, где все обильем дышит, Где реки льются чище серебра, Где ветерок степной ковыль колышет…На лицах проступает внимание.
— Это чьи стихи? — спрашивает Галя.
— Алексея Толстого. Не современного писателя, а поэта девятнадцатого века. Он вырос в имении на Украине и много писал о ней.
Колокольчики мои, Цветики степные, Что глядите на меня, Темно-голубые…Слушают. Все отрешенней от лагеря, все нежнее улыбаются глаза.
На следующей поверке становятся рядом со мной. Просят:
— Читайте стихи. Алексея Толстого!
Одну за другой я читаю баллады про Киев, про Гаральда Гардрада, про богатырей и змея Тугарина.
— Вот как украинец писал о Киевской Руси, девчата!
— Какой он украинец, он по-русски писал.
— Гоголь тоже по-русски. Вы и от него отрекаетесь?
— Нет, но непростительно, что писал по-русски.
— А кто бы стал его читать по-украински в то время? Шевченко писал по-украински потому, что это думы и страдания простого народа — «крепаков». Он находил нужные народу слова о его жизни. А Гоголь воспитывался на русской культуре и по-русски, ему важно было всем рассказать об Украине. Вы поймите, девчата, что украинской национальной культуры тогда не существовало. Она не могла создаться без интеллигенции, без школы, а школы не было — верхушка украинского народа или ополячивалась, или обрусевала. Чтобы создать свою культуру, надо было сначала на русской дудочке сыграть украинский мотив. (Я под дудочкой подразумеваю культуру, понимаете?) Вот Гоголь и дал Украину всему белому свету. А написал бы по-украински — никому бы не дал, потому что читать было некому — неграмотные. В русскую культуру всегда шла сильная волна с Украины. В XVIII веке из Киева на Москву пришли и Магницкий и Авраамий Палицын. В XVIII — Кантемир, в XIX — Гоголь и Алексей Толстой.
И Рузя и Галя усмехаются. Довольны.
— А русские, — прибавляю я, — умели учиться. Это основное достоинство русской культуры — уметь осваивать чужое.
Мы любим все — и жар холодных числ, И дар божественных видений. Нам внятно все — и острый галльский смысл, И сумрачный германский гений…Так Блок сказал. Ты слышала про Блока, Галя?
— Нет.
— Величайший русский поэт начала двадцатого века с нерусской фамилией. Как-нибудь почитаю вам Блока.