Мемориал. Семейный портрет
Шрифт:
Хуже всего бывает, когда он делает предложение. Вот уж поистине изощренная пытка. Как его жалко! Буквально уколы - иглы, булавки, кинжалы в сердце! Когда он рассуждает о своих видах на будущее… Джералда дело не слишком волнует. И если он, Томми, поднажмет, тут лишь вопрос времени… "Конечно, - он спохватывается, - я же понимаю, это будет жизнь не совсем для тебя…" Иногда думается - бессовестный, на жалость бьет. Такой дико верный, постоянный. Да, это истинная правда, я единственная его любовь, от самой колыбели - сочтем колыбелью Гейтсли - и до гроба. А ведь догадайся он приударить за другой да чтоб до меня дошло - о, ведь я бы взревновала не на шутку. Ох, еще как бы взревновала,
* * *
Автобус свернул на Кембридж-серкус, и Энн увидела: стоит, голубчик, ждет преданно, под сенью Палас Театр. И вдруг ей стало ужасно плохо, тошно, упало сердце - никогда еще так плохо не было. Вдруг она вся как протухла. Шик, негу, усталую фальшивость - все как рукой сняло.
О черт, она подумала, кажется, особого удовольствия я от этого вечера не получу.
II
Небольшое общество, к которому майор Чарлзуорт и миссис Верной принадлежали оба, собиралось в неделю раз в течение всей зимы. Каждую неделю осматривали: то монумент, то реликт старого Лондона - церковь, ратушу, ворота елизаветинских времен у верфи на берегу Темзы. Члены общества были в основном одинокие дамы не первой свежести, юные училки в пенсне, изредка духовное лицо, чванное и склочное, склонное всех поучать - все люди серьезные, любознательные, обычные, возведшие свои блужданья в культик, чуточку фанатичные, как бы шорами защищенные от комментариев ломовых извозчиков и любопытства уличного хулиганья, вознамерившиеся осмотреть решительно все, однако радовавшиеся и чаю.
Майор Чарлзуорт и сам отдавал себе отчет в том, что в подобной компании ему не место. Очевидное оживление вековух при появлении в их рядах душки-военного усугубляло его неловкость. Но он не собирался капитулировать, отступать с поля боя. В молодости братья офицеры то и дело кололи его этой страстьдо к музеям, галереям, букинистам, да, довольно он нахлебался. А теперь он в отставке, молодость прошла, война кончилась, и можно со спокойной совестью предаться своему хобби. Каждую неделю он стоял позади толпы - благо рост позволял, - чуть сутулясь, красивым, жестким очерком челюсти напоминая самурая с японской гравюры, все выслушивая с гордым, тонким смиреньем, скрестив, как великомученик, руки на загибе идеально скатанного зонтика.
Дружба Роналда с миссис Верной совершенно естественно началась несколько месяцев тому назад, в первый же раз, как она появилась на сходке. Пылкая особа, ведавшая в обществе организационными делами, представила его даме. Поговорили насчет места, с которым пришли ознакомиться, глазами спрашивая: а вас-то с какой стати сюда занесло? Среди типичных любителей старины оба заметно выделялись.
На вид миссис Верной было не больше тридцати, но по странно зрелой печали и тихости, какие ее овевали, уже через несколько минут он понял, что ей на десять-пятнадцать лет больше. Да, она была печальна, как бы она ни смеялась, как бы бойко ни болтала о старинных зданиях и картинах. И потом, всегда она бывала в черном, правда, это черное оттеняло белизну кожи, яркость светлых волос, и временами она выглядела прямо девочкой.
После встреч общества неизменно вставал вопрос о чае. Иногда его обеспечивало само изучаемое место, либо платили по шиллингу с носа; иногда направлялись всем скопом в ближнюю кафешку. И миссис Верной с Роналдом
От археологии переходили на разные прочие темы. Оказалось, что миссис Верной занимается живописью; верней, занималась раньше. Годами уже, она объяснила, кисти в руку не брала. Как-то так получилось, что она его пригласила к себе, на чашечку чаю. Ему показали папки акварельных эскизов с тысячей извинений за их несовершенства, и он уверял, что она просто не в праве бросать живопись.
– Ни малейшего желания, - она ответила с печальной улыбкой, - с тех пор как война началась.
И в эту самую минуту, хоть она головы не повернула, бровью не повела, вдруг Роналд заметил на каминной полке фотографию в серебряной рамке: молодой человек в мундире. Миссис Верной в их разговорах ни словом не поминала о муже. Сам такой ранимый, он сразу прикусил язык, коря себя за то, что так неуклюже ее терзает своими расспросами. Но она - как угадала, - чтоб его успокоить, добавила:
– Мой муж тоже был художник. И гораздо лучше меня. Я вам с удовольствием кое-что покажу из его работ.
И как прелестно, он думал потом, она это сказала.
* * *
Хоть виделись они часто, дружба развивалась медленно. Но развивалась. Роналд робел, как школьник. Он предвидел - или это просто больное воображение, - что его, того гляди, осадят, и очень загодя пятился, давал задний ход. Он показал миссис Верной свою квартиру, коллекцию гравюр, несколько ценных книг. Вместе ходили слушать лекции - в национальную портретную галерею, в музей Виктории и Альберта.
Сам одинокий, даже у себя в клубе почти не имея приятелей, часто маясь осложнениями после брюшного тифа, который трепал его на Бурской войне, Роналд все же считал жизнь миссис Верной еще более сиротливой. Порой она ему представлялась прямо монашкой. Такая тихая, ясная. Как-то сказала с улыбкой, что прислуга, честь честью уведомив, уже с неделю как ее бросила. Теперь, она сказала, приходится на фруктах сидеть. Ничего, очень даже неплохо. Другую прислугу она заводить не спешит. Роналд всполошился не на шутку. Конечно, ей безразлично питание, сплошь да рядом, наверно, вообще забывает поесть. Так и расхвораться недолго. Ведь до чего она хрупкая, в чем душа держится. Но об этом он и заикнуться не смел, чтобы не показаться навязчивым. Только с помощью осторожных вопросов, наводящих, исподтишка, наконец он удостоверился, что найдена новая девушка. Несколько дней спустя, явившись к миссис Верной на чашечку чаю, воочию увидал эту девушку, и прямо гора спала с плеч.
Долгое время он понятия не имел о том, что у миссис Вер-нон есть сын. Наконец она помянула о нем, но как-то походя, вскользь, и все же Роналд сразу учуял, что под напускным безразличием прячется драма. Что-то такое, она говорила, тот учинил в детстве; она про него говорила, как про покойника. Темная история, очевидно. Может, подделал чек. Или что и похуже. Покрыл себя бесчестьем. И тем разбил материнское сердце. Роналд был человек мягкий, но ловил себя на том, что совершенно беспощаден к юному хаму, который так низко по отношению к ней поступил. Единственное, что можно сказать в его пользу: хватает совести не мозолить матери глаза.