Мемуары дипломата
Шрифт:
В доказательство вероломства императора как граф Витте, так и д-р Диллон ссылаются на тайный договор, подписанный императорами Николаем и Вильгельмом в Бьёрке в июле 1905 года, как на акт измены, направленный против Франции. Согласно условиям этого договора, оба императора должны были притти на помощь друг другу всеми своими сухопутными и морскими силами в случае, если один из них подвергнется нападению со стороны другой европейской державы. Этот договор должен был вступить в силу по заключении мира между Россией и Японией, и император Николай должен был после того пригласить Францию присоединить и свою подпись к этому соглашению. Одной уже этой оговорки достаточно, чтобы показать, что договор не был направлен против Франции. Он был направлен, как убедительно доказывает Извольский в своих мемуарах, против Великобритании. Император Вильгельм в течение целых месяцев пытался убедить царя образовать континентальную лигу, направленную против Англии, но царь уже тогда (в ноябре 1904 г.) возражал, что, прежде чем он сможет подписать какой бы то ни было
Однако на следующее лето император Вильгельм решил попытаться добиться чего-нибудь с помощью личного воздействия.
Когда император Николай находился вместе со своей семьей на яхте "Полярная Звезда" в финляндских водах, императору Вильгельму пришла в голову мысль явиться к нему на собственной яхте и сделать ему, можно сказать, неожиданный визит. Он настаивал на сохранении этого неожиданного посещения в полнейшей тайне, так как очень боялся приглашения из Петербурга министра иностранных дел графа Ламсдорфа для участия в совещании. Император Вильгельм прибыл в Бьёрк 23 июля с текстом договора в кармане, и ему удалось заставить императора Николая подписать его всего за несколько минут до своего отъезда после завтрака на яхте «Гогенцоллерн» после трехдневной стоянки. Он настоял затем на том, чтобы договор был контрассигнован г. фон-Чиршким, занимавшим высокий пост в германском министерстве иностранных дел и состоявшим германским послом в Вене в начале войны, а также адмиралом Бирилевым, русским морским министром, который случайно находился на яхте "Полярная Звезда", но от которого был скрыт характер документа, который ему пришлось контрассигновать. Как указывает г. Извольский, в то время как был подписан договор, Великобритания и Россия были почти открытыми врагами, и со стороны императора было вполне лойяльным актом заключить союз, направленный против прямого союзника Японии. С другой стороны, он никогда не замышлял вероломства по отношению к Франции. Он намерен был сначала посоветоваться с нею, прежде чем принять окончательные обязательства с своей стороны, но более сильная воля императора Вильгельма преодолела его сопротивление и заставила его, вопреки его собственным лучшим намерениям, подписать договор, не заручившись предварительно присоединением Франции. Николай попал в сети, расставленные для него императором Вильгельмом. Этот последний, прикидываясь другом Англии, в то же время со своим обычным вероломством старался составить коалицию против нас, коалицию, в которую он надеялся принудить вступить и Францию, поставив ее перед фактом русско-германского союза.
Уже поняв совершенную им ошибку, император Николай по возвращении в Петербург посоветовался с графом Ламсдорфом. Последнему было нетрудно убедить его в необходимости предпринять безотлагательные шаги к аннулированию договора, и в соответствии с этим в Берлине были сделаны представления с указанием на то, что договор, не контр-ассигнованный русским министром иностранных дел, должен считаться неимеющим силы. Так как эти представления оказались безуспешными, то император Николай после того отправил письмо к императору Вильгельму с объяснением, что осуществление предположений договора невозможно, так как присоединение Франции недостижимо. Хотя кайзер, невидимому, отнюдь не хотел согласиться с недействительностью договора, но инцидент был окончательно исчерпан в 1907 году, когда Извольский накануне свидания двух императоров в Свинемюнде уведомил германского канцлера, что император Николай считает договор в Бьёрке окончательно отмененным и не может выслушивать дальнейших аргументов в пользу его возобновления.
То обстоятельство, что император Николай иногда поддерживал в министрах, которых он собирался уволить в отставку, вплоть до последнего момента уверенность в том, что они пользуются его доверием, также приводилось критиками его величества в доказательство его вероломства. Принимая их в аудиенции, которая, вопреки их ожиданиям, оказывалась последней, он не делал им ни одного намека на то, что намерен с ними расстаться. Они уходили от него и возвращались в свои министерства, не питая ни малейшего предчувствия о том, что в течение ближайших 24 часов они получат от его величества письмо, увольняющее их от их обязанностей. Большинству из нас не нравится отказывать прислуге, такая же черта была и у императора. Он не был намеренно вероломным, но предпочитал сообщать им в письме то, чего он не имел морального мужества сказать им в лицо, особенно тогда, когда как в случае с Сазоновым, он действовал под давлением императрицы.
Когда я возвратился из России в начале 1918 года, то его обвиняли в том, что он уже совсем готовился обмануть союзников заключением сепаратного мира с Германией. Я отвергал это позорное обвинение тогда, и я думаю, что в настоящем труде я установил, что Англия никогда не имела более лояльного друга и союзника, чем император Николай. Он был верен нам вплоть до самого конца, так как есть основание думать, что если бы он согласился выкупить свою жизнь и свободу в обмен за признание и утверждение Брест-Литовского договора, то германцы спасли бы его.
Его несчастье состояло в том, что он родился автократом, будучи по своему характеру столь неподходящим для этой роли. В действительности он никогда не правил Россией, и, позволив правящей аристократии пренебречь сделанными им в октябрьском манифесте 1905 года обещаниями свободы речи, собраний и т. д., он в значительной мере утратил доверие народа. Наследственное бремя становилось для него все тяжелее по мере того, как он продолжал царствовать; то была огромная империя, в которой около 75 % населения было безграмотно, в которой революционный дух 1905 года никогда не утихал, в которой церковь, сделавшаяся со времени уничтожения патриархата Петром Великим одним из государственных ведомств, быстро утрачивала обаяние в глазах народа вследствие скандальных назначений, произведенных благодаря влиянию Распутина, в которой суд был дурно организован, и почти каждая отрасль управления находилась в руках людей, столь же неспособных, как и развращенных; и вот, вдобавок ко всему этому присоединилась мировая война! Вся система развинтилась, а он, бедный император, поистине не был рожден для того, чтобы привести ее в порядок.
Предчувствовал ли он грядущую смуту, как это некоторые утверждают, или нет, во всяком случае, он сносил выпавшие на его долю несчастья и страдания с удивительной покорностью и мужеством. Будучи глубоко верующим человеком и фаталистом, он всегда готов был принять все, что пошлет ему бог. Как иллюстрацию его общего склада ума, я могу привести историю, о которой рассказывает Извольский в своих «Воспоминаниях». Дело происходило летом 1906 года. Извольский занимавший тогда пост министра иностранных дел, отправился в Петергоф, где тогда пребывал двор, с обычным еженедельным докладом императору. В Кронштадте только что вспыхнул серьезный мятеж, как протест против недавнего роспуска Думы, и крепость была подвергнута бомбардировке флотом. Хотя канонада продолжалась в течение всей аудиенции, император с величайшим вниманием выслушал его доклад, как будто бы не случилось ничего необыкновенного, обсуждая вместе с ним все важнейшие вопросы. Когда по окончании Доклада император поднялся и посмотрел в окно по направлению к Кронштадту, находившемуся в каких-нибудь 10 милях оттуда на другой стороне залива, Извольский не мог удержаться от вопроса: как может он оставаться столь спокойным в такую минуту, когда решается судьба династии? Император, поворачиваясь к нему, сказал, — привожу ответ его величества буквально, как он передан Извольским, так как он удачно заканчивает обзор этого царствования:
"Если вы меня видите столь мало взволнованным, то это потому, что я питаю твердую, абсолютную уверенность, что судьба России, моя собственная судьба и судьба моей семьи находятся в руке бога, поставившего меня на то место, где я нахожусь. Что бы ни случилось, я склонюсь перед его волей с сознанием того, что у меня никогда не было иной мысли, чем служить стране, которую он мне вверил".
Глава XXIV
1917
Наше признание Временного Правительства. — Выдвинутое против меня обвинение в поощрении русской революции
В то время как еще существовали шансы на то, что великий князь Михаил Александрович будет признан в качестве регента или императора, я просил и получил разрешение признать то правительство, какое образуется de facto (фактически), что могло бы быть наилучшим способом к укреплению его авторитета. Равным образом в разговорах с Милюковым, принявшим на себя обязанности министра иностранных дел, я энергично защищал необходимость сохранения услуг великого князя Николая Николаевича, как верховного главнокомандующего, всего более способного держать армию в руках. После отречения великого князя Михаила от престола единственной возможной для нас политикой было укрепление власти Временного Правительства в его борьбе с Советом. Последний разрушал армию своей социалистической пропагандой, и хотя большинство его членов выказывали себя сторонниками продолжения войны, но крайние левые его члены отстаивали мир во что бы то ни стало. Поэтому быстрое признание Временного Правительства было, по моему мнению, необходимо. Однако, когда Милюков 18 марта стал обсуждать со мной этот вопрос, я сказал ему, что прежде чем совершить шаг, на который я был уже уполномочен, я должен получить уверенность, что новое правительство готово продолжать войну до конца и восстановить дисциплину в армии. Милюков дал мне соответствующие заверения, но сказал, что правительство вынуждено действовать осторожно ввиду крайних, и что его собственное положение весьма затруднительно. На него смотрят с подозрением, так как он поддерживал притязания великого князя Михаила на престол, и он должен либо сделать некоторые уступки, либо уйти. Какой из этих двух путей, — спросил он, — был бы для меня предпочтительней? Я, не колеблясь, ответил: первый.
Первый официально признал Временное Правительство посол Соединенных Штатов 22 марта, — поступок, которым он всегда очень гордился. К несчастью, я слег на несколько дней в постель вследствие простуды, и только 24-го числа я мог встать и отправиться со своими французским и итальянским коллегами в министерство, где князь Львов и другие члены правительства нас ожидали. В качестве старшины дипломатического корпуса я должен был говорить первым. Выразив свое удовольствие по поводу вступления в отношения с ними и заверив их в своей поддержке во всех вопросах, касающихся укрепления нашего союза и ведения войны, я продолжал следующими словами: