Мемуары фельдмаршала. Победы и поражение вермахта. 1938–1945
Шрифт:
В середине июня, в самый последний раз перед нападением на Россию, фюрер собрал всех своих высших фронтовых командиров и представителей различных служб Верховного командования, чтобы они выслушали обзор их задач и его финальную речь, в которой он убедительно доказывал свою точку зрения о неизбежной «войне идеологий». Указав, что наши попытки установить на Балканах порядок столкнулись с сильным сопротивлением, он сказал, что из слишком мягкого отношения к гражданскому населению надо извлечь урок; такое обращение было воспринято только как наша слабость, логическим следствием чего стал этот бунт. Он изучил методы старой дунайской монархии, которая постоянно укрепляла власть государства над своими подданными; таким образом, и мы должны ожидать еще больших проблем с советскими гражданами, которых будут подстрекать к насилию и терроризму... [38] Поэтому, сказал он,
38
Последнее слово в рукописи Кейтеля неразборчиво, но можно предположить слово «комиссары». (Примеч. ред.)
Только теперь я начал осознавать то, что я записал для моего адвоката в своих заметках на Рождество 1945 г.; Гитлер был одержим идеей, что его предназначением было уничтожить коммунизм до того, как он уничтожит нас. Он считал, что нет смысла полагаться на долговременные пакты о ненападении с русским коммунизмом; он осознавал, что если он не сможет разорвать то железное кольцо, которым Сталин – в союзе с западными державами – может окружить нас в любой момент, если захочет, то это приведет к экономическому краху Германии. Он с презрением относился к заключению мира с западными державами любой ценой и делал ставку только на одну карту: войну! Он знал, что если эта карты лягут против него, то весь мир встанет под ружье против нас. Он также знал, что означает война на два фронта. Но он взвалил на себя эту ношу, поскольку неверно оценил ресурсы большевизма и сталинского государства, что и привело к гибели как его самого, так и созданного им Третьего рейха.
Но, несмотря на это, летом 1941 г. казалось, что восточный колосс все-таки рухнет под могучими ударами немецкой армии, поскольку первые и, вероятно, самые лучшие передовые советские войска были, фактически, к осени уничтожены, они понесли чудовищные потери и в живой силе, и в технике: тысячи крупнокалиберных орудий и единиц бронетехники были в беспорядке разбросаны по полям сражений при первых акциях окружения, а количество пленных перевалило далеко за миллион. Хотелось бы знать, какая еще армия в мире могла бы противостоять таким сокрушительным ударам, не приди ей на помощь бесконечные просторы России, нескончаемые людские ресурсы и русская зима?
Уже в конце июля Гитлер считал, что действующая Красная армия не только разбита, но и ядро их обороны было подорвано настолько серьезно, что они уже были не в состоянии восполнить эти громадные материальные потери до того, как страна будет побеждена полностью. По этой причине – и это представляет большой исторический интерес – он уже в конце июля или в начале августа распорядился переключить производство большей части военной промышленности (не считая производства танков), на ускоренное производство снаряжения для военно-морского флота (подводных лодок) и ВВС (самолетов и зенитных орудий), предполагая усиление войны против Британии, в то время как на Восточном фронте армия должна была удерживать побежденного противника под контролем имеющимся вооружением, но с удвоенными танковыми силами.
Еще до ночи с 21 на 22 июня 1941 г. поезд фюрера с его самым близким окружением, включая Йодля, меня и наших адъютантов, прибыл на новую штаб-квартиру фюрера в лесной лагерь около Растенбурга. Оперативный штаб военного министерства был размещен в очень большом лесном лагере, в тринадцати милях [39] от нас, в то время как Геринг, главнокомандующий германскими ВВС, перевел свой штабной поезд в другой лагерь, находящийся в соседнем Иоганнесбургском лесу; в результате чего все верховные главнокомандующие могли в любой момент пообщаться или в течении часа (а возможно, и намного быстрее при помощи своих легких самолетов «шторьх») собраться по приказу фюрера.
39
20 км. (Примеч. пер.)
Оперативный штаб ОКБ находился в отдельном лагере, на расстоянии тысячи ярдов [40] от собственной штаб-квартиры фюрера, в секретной зоне I. Я довольно часто пролетал над этим местом на различной высоте, но, несмотря на то что я точно знал его местонахождение, я никогда не мог рассмотреть его с воздуха, за исключением четкой линии дороги, проходящей через лес, и одноколейной железнодорожной ветки, закрытой для обычного движения. В стороне, примерно в 2 или 3 милях [41] ,
40
Около километра. (Примеч. пер.)
41
4-5 км. (Примеч. пер.)
Каждый полдень, в присутствии фюрера, проводилось военное совещание, где обсуждались утренние телеграммы, поступившие от различных верховных главнокомандующих, которые, в случае военного министерства, были основаны на ежевечерних последних донесениях из групп армий. Только главнокомандующие в Финляндии, Норвегии и Северной Африке докладывали непосредственно в ОКБ, предоставляя копии к сведению военного министерства.
По традиции военную обстановку, включая военные аспекты, обрисовывал генерал-полковник Йодль, кроме тех случаев, когда на совещании присутствовали главнокомандующий сухопутными войсками и начальник Генерального штаба сухопутных сил; в этом случае обстановку в армии докладывал генерал Гальдер. После 19 декабря 1941 г., когда Гитлер самолично возложил на себя обязанности главнокомандующего сухопутными войсками, начальник Генерального штаба должен был каждый день передавать ему сводки с Восточного фронта и лично получать приказы фюрера, а если ситуация становилась более напряженной, он [Гальдер] должен был также появляться и на вечерних совещаниях, ближе к полуночи, во всех остальных случаях обстановку докладывал генерал-полковник Йодль, в более узком кругу офицеров. Все инструкции, выданные фюрером в этих ситуациях, этой же ночью по телеграфу отправлялись оперативным штабом ОКБ по соответствующим штабам, после того как их основная суть была уже передана по телефону.
Эти короткие совещания выполняли и второстепенные функции, позволяя фюреру издавать вереницу приказов, относящихся не только к проблемам стратегии, но и к совершенно другим областям, не связанным с вопросами ведения войны. Поскольку Гитлер никогда не мог удерживаться на сути обсуждаемого вопроса, он постоянно отклонялся от темы на вновь возникающие проблемы, дневные совещания затягивались в среднем часа на три, а вечерние никогда не продолжались меньше часа, хотя сами стратегические и тактические вопросы не занимали, как правило, и доли этого времени. В результате я, уже ознакомившись с утренней или вечерней военной обстановкой по сводкам оперативного штаба или из вечерних докладов Йодля, никогда не мог отлучиться с этих отнимающих уйму времени совещаний у фюрера, поскольку у Гитлера в любой момент могли возникнуть всевозможные вопросы, указания и мероприятия, не имеющие даже отдаленного отношения к стратегии или дипломатии, но которые я должен был брать на себя и по которым он обращался ко мне, как к его начальнику штаба, хотя они совершенно не входили в компетенцию Верховного командующего.
Все это можно приписать только беспорядочному мышлению этого автократа и его modus operandi; так я обнаружил, что оказался вовлечен чуть ли не во все сферы деятельности государства и партийного аппарата, причем совершенно не по собственной воле. Видит Бог, я откладывал свою работу ради того, что было совершенно не связано с моими обязанностями; мой адъютант и я могли бы составить бесчисленный список случаев, когда посетители, корреспонденты и телефонные абоненты обращались ко мне со всевозможными требованиями или по другим вопросам, добавляя стереотипное оправдание словами: «Фюрер направил меня к вам!» Или: «Когда я докладывал об этом фюреру, он заявил, что это касается также и вооруженных сил». Или: «Вы должны известить об этом и вооруженные силы» и т. д. Или: «К кому в ОКБ я должен обратиться по этому важному вопросу?», или же использовали другие всевозможные стандартные формулировки.
Для всех этих посторонних лиц ОКБ, военное министерство и вооруженные силы означали только одного человека: Кейтеля. Это было настолько характерно, что даже глава юридического департамента Верховного командования д-р Леман объяснял моему адвокату, что мое имя было привязано ко всем возможным вопросам, которые меня совершенно не касались.
А что я должен был сделать? Мог ли я, на совещании, в присутствии двадцати пяти человек, ответить Гитлеру, когда он лично давал мне подобные распоряжения: «Мой фюрер, это не имеет ко мне никакого отношения, передайте свои требования своему секретарю»? Могли ли те люди, что обсуждали с Гитлером свои проекты и которых он отправлял сначала переговорить со мной, ответить ему: «Мы не можем этого сделать, Кейтель просто выгонит нас с глаз долой»? Все это было совсем не так просто; нельзя возложить всю вину за это на мое якобы добродушие или глупость, вся система была неправильной.